Рукопись Платона - Андрей Воронин

Он бросился к ней и, не добежав двух шагов, остановился в мучительной растерянности, не зная, что сказать. Встреча, которую он представлял себе сотни раз, получилась нисколько не похожей на те картины, что рисовало ему воображение. Под его ногой скрипнули доски настила; за сломанными перилами моста журчала вода и о чем-то таинственно шептались кусты. Фыркнула лошадь; горестно вскрикивал, склоняясь над бездыханными телами, толстяк-немец; усатый кучер Вацлава, поняв, что стрелять уже не придется, приставил ружье к ноге. Княжна смотрела на Вацлава, и ее глаза, в сумраке казавшиеся неправдоподобно огромными и черными, темнели сквозь вуаль. Потом губы ее дрогнули.

— Вы, сударь?! — произнесла она удивленно. — Вот так встреча... Право, вы будто нарочно выбираете для своего появления самые эффектные моменты...

С этими словами она вдруг качнулась вперед. На мгновение Огинскому даже почудилось, что она намерена броситься ему на шею, но он опомнился как раз вовремя, чтобы подхватить лишившуюся чувств княжну и не дать ей упасть рядом с трупом застреленного ею разбойника. Пистолет Марии Андреевны выпал из ослабевшей руки, шляпка свалилась, и Вацлав полной грудью вдохнул дурманящий аромат ее волос.

— Майн готт, — сказал позади него Хесс и дулом пистолета, как заправский вояка, сдвинул на затылок шляпу. — Как это романтично!

Втроем они обшарили мост и дно оврага, надеясь найти живых, но обнаружили только троих мертвых разбойников, одну убитую лошадь и кучера княжны, который лицом вниз плавал в мелкой воде под мостом, зацепившись полой ливреи за корягу. Одежда бедняги была разорвана в нескольких местах, горло перерезано от уха до уха, а исцарапанная рука все еще сжимала кнут. Кучеру Огинского, самому Вацлаву и веселому немцу пришлось изрядно попотеть, оттаскивая на обочину мертвого жеребца, которого княжна свалила из старинного мушкетона.

Княжна все это время оставалась в своей карете, куда ее отнес Огинский. Занавески на разбитых выстрелами окнах были опущены, и Вацлав изнывал от беспокойства, не зная, все ли в порядке с Марией Андреевной, пришла ли она в себя и не требуется ли ей помощь. Когда мертвый конь был наконец убран с пути и кучер зажег огонь, Вацлав отобрал у него фонарь и заглянул в карету.

Мария Андреевна, сидя в полной темноте, деловито заряжала карабин. Она сноровисто работала шомполом, забивая пыж; на сиденье перед нею лежали четыре пистолета — судя по виду, уже заряженных, — а в углу кареты стоял короткий мушкетон со смешным раструбом на конце ствола. Пороховница, замшевый мешочек с пулями и сумка с войлочными пыжами были тут как тут; на лбу княжны в такт ее движениям подпрыгивала выбившаяся из прически темная прядь. Огинский, ожидавший увидеть совсем иную картину, вздрогнул и смутился.

— Простите, сударыня, — сказал он с поклоном, — я рад, что вы уже оправились, и хочу сообщить вам, что дорога свободна. Можно ехать.

— Подождите, сударь, — остановила его княжна, поневоле копируя тот излишне светский тон, которым от растерянности говорил Вацлав. — Прежде я хочу знать, вы очутились здесь волею случая или, быть может, нарочно приехали, чтобы повидаться со мной?

Ее неожиданная прямота смутила Огинского еще больше, и ему пришлось сделать над собою усилие, чтобы заговорить снова.

— Трудно вообразить себе случай, волею которого я мог бы оказаться столь далеко от дома, — ответил он. — Но не стану кривить душой: хоть я и ехал именно к вам, вышло это почти случайно. Мой товарищ, с коим я столкнулся по дороге из Варшавы в Петербург, направлялся в ваши края, и я решил, что это перст судьбы.

— Перст судьбы? — Княжна забила пыж, убрала на место шомпол и деловито осмотрела курок карабина. — Как это понимать?

В ее голосе Вацлаву почудились звенящие нотки, говорившие о том, что княжна еле сдерживает подступающие слезы, и он, склонив голову, ответил напрямик:

— Я подумал, сударыня, что судьба дает мне, быть может, последний шанс загладить свою вину перед вами.

— Вину? Я не знаю за вами никакой вины, — сказала Мария Андреевна.

— Так ли? Зато я знаю. Я просто понял, что буду круглым дураком, если упущу шанс увидеться с вами. Посему, что бы вы ни сказали и как бы ни восприняли мое нежданное появление, я сейчас жалею лишь о том, что мои лошади устали за целый день езды и я появился здесь слишком поздно.

— Отчего же? — сказала княжна. — Как видите, я справилась с затруднением сама, а то, с чем справиться мне не под силу, сделали вы.

— О да! — с горечью воскликнул Огинский. — Убрал с дороги дохлую лошадь, например.

— Это не так мало, как вам кажется, — сказала Мария Андреевна. — Один разбойник наверняка ускользнул, и мне показалось, что это был главарь шайки. Насчет другого я не уверена. Я стреляла в него сквозь кусты и сомневаюсь, что попала. Вы никого не нашли под мостом?

— Только вашего кучера. К сожалению, он мертв.

— Вот видите. Значит, где-то поблизости еще бродят двое негодяев. Что бы я стала делать одна, ночью, в лесу, если бы не появились вы? И знаете что? Давайте оставим этот пустой разговор. Я искренне рада вас видеть, и вопрос мой о цели вашего приезда был задан не зря. Это очень хорошо, что вы ехали ко мне, потому что теперь мне не придется просить вас и вашего товарища быть моими гостями. Ведь он, кажется, здесь?

— Здесь, сударыня! Разумеется, здесь! Майн готт, где же мне еще быть, как не подле вас? — вмешался в их беседу Хесс, просовывая голову в карету.

— Ты что же, подслушивал? — возмутился Огинский, посторонившись.

— А вы что же, секретничали? — не растерялся немец. — В таком случае вам следовало бы найти более уединенное место. Представь же меня даме, Огинский, иначе я буду вынужден представиться сам!

Вацлав вздохнул.

— Сударыня, — сказал он, — позвольте рекомендовать вам моего старинного знакомого Пауля Хесса. У вас могло сложиться впечатление, что от него не спрячешься даже в лесу, но на самом деле это не так. Он довольно мил и недурно воспитан, хоть и прикидывается сейчас полным невежей — надо полагать, от испуга.

— Майн готт! — вскричал немец. — Ну конечно же, от испуга! Шум! Выстрелы! Мертвые тела! Я мирный человек, сударыня, я боюсь стрельбы!

Его преувеличенный ужас был настолько комичен, что княжна не удержалась от улыбки.

— Надеюсь, вы не станете на меня сердиться за то, что я здесь немного пошумела, герр Хесс, — сказала она по-немецки. — Но позвольте, не приходитесь ли вы родственником знаменитому живописцу Петеру Хессу?

— Мы зовемся кузенами, — отвечал немец, — но на самом деле родство наше, увы, весьма отдаленное. Должен вам сказать, что я прибыл сюда по просьбе кузена Петера, дабы сделать кое-какие зарисовки для его будущих картин.

— Какая удача! — воскликнула княжна. — А я буквально полчаса назад ломала голову над тем, где бы мне отыскать хорошего живописца! У меня есть для вас работа, герр Хесс. Надеюсь, вы не откажетесь на какое-то время стать гостем в моем доме и оказать мне маленькую услугу, о которой я вас попрошу.

Вацлав ожидал, что Хесс, как давеча у Понятовского, станет отнекиваться, объясняя, что он никакой не живописец, но немец почему-то не стал этого делать.

— Я восхищен вами, сударыня, — заявил он, сгибаясь пополам в глубоком поклоне. — Вы не только прекрасны, умны и решительны, но еще и щедры сверх всяких пределов! Я вижу, мой друг Огинский ничуть не преувеличивал, описывая ваши достоинства.

— Однако нам пора ехать, — сказала княжна и принялась раскладывать оружие по тайникам, устроенным внутри кареты, под удивленными взглядами мужчин. — Уже совсем стемнело, и ужин в поместье, наверное, давно готов. Право, господа, у нас еще будет время обо всем поговорить!

Вацлав, знавший дорогу в поместье, взобрался на козлы княжеской кареты, не забыв на всякий случай засунуть за пояс оба своих пистолета. Хесс, не переставая качать головой и вскрикивать: «О майн готт!», поместился в его экипаж, и короткая процессия наконец тронулась, озаряя дорогу тусклыми пятнами зажженных фонарей.

Когда огни скрылись за поворотом и стук колес затих вдалеке, из кустов на дорогу, шатаясь, выбрался бородач Ерема. Некоторое время он стоял неподвижно, чутко вслушиваясь в лесные шорохи и прижимая окровавленную ладонь к тому месту, где совсем недавно было его правое, напрочь отстреленное княжною ухо, а после изловил одну из лошадей, взгромоздился в седло, толкнул лошадь пятками и исчез в лесу.

Глава 5

Около полудня плечистый расстрига, следуя совету одного из монастырских братьев, свернул с проезжей дороги на неприметную лесную тропу, которая, если верить монаху, позволяла спрямить путь верст на двадцать. Для человека, путешествующего на своих двоих, да к тому же спешащего, это был настоящий подарок, и расстрига без малейшего колебания ступил под сень густого лиственного леса.

Тропа то вилась среди непролазных зарослей кустов и молодого колючего ельника, то вдруг выбегала в светлую березовую рощу, то шла вековым сосновым бором, где было чисто и просторно, как в храме, и хотелось молиться. Лес наполнился птичьим щебетанием, солнечным светом, теплом и пьянящими летними ароматами. Расстрига легко шагал вперед, время от времени наклоняясь, чтобы сорвать красневшую в траве ягоду земляники. Мысли его, поначалу носившие отпечаток мрачной озабоченности, мало-помалу повеселели, и даже обглоданный волками коровий череп, попавшийся ему на глаза у самой тропы, не испортил настроения. В монастыре, откуда он сейчас шел, его постигла неудача, но это была далеко не первая из его неудач и, надо думать, не последняя. Расстрига успел-таки пожить на свете и знал, что, чем гуще идут одна за другой неудачи, тем скорее блеснет над тобой свет Божьей милости.