Воспоминания одной звезды - Пола Негри

вовсе не был плодом моего воображения. Я уже довольно давно ощущала вполне реальную, сильную усталость, и это очень мешало мне. Я попыталась убедить себя, что слишком много на себя взвалила. Подъем по крутой лестнице от дома к театру, рвение, с каким я выполняла экзерсисы в балетном классе, долгие репетиции в театре, домашние уроки с учительницей — все вместе давало такие нагрузки, что порой было мне не по силам. Я очень надеялась, что летнее ничегонеделание поможет привести все в норму.

Сразу после представления в Лазéнках мы с мамой отправились на целый месяц в Брдув, где жила моя тетя Мария. Брдув был небольшой деревней в центре богатого сельского региона, где стояло множество великолепных усадеб польских аристократов. Мама родилась в этих местах и провела здесь всю свою молодость. Пока кучер вез нас от станции до теткиного дома, я стала куда лучше понимать, глядя на окружающие ландшафты, откуда у мамы это состояние безмятежности, умиротворенности, ее хладнокровие, откуда ее спокойствие, позволявшее справляться со всеми напастями, которые никак не оставляли нас. К этому располагала сама природа: на все стороны, сколько хватало глаз, на многие мили простирались изобильные угодья, притом не было и намека на какие-нибудь горы или хотя бы холмы, отделявшие земной простор от небесного.

Тетя Мария была зажиточная вдова, она жила в низком побеленном доме, который окружал прекрасный, хотя и неухоженный сад. Здесь все оказалось так похожим на Липно, что я мгновенно освоилась на новом месте, чувствуя себя как дома. Здесь я конечно же смогу восстановить силы, чтобы по-прежнему, как и в прошлые годы, трудиться без устали. Для нас с мамой был накрыт богато сервированный стол — такой и сама мама устраивала раньше. В доме звенели счастливые голоса двух сестер, они вспоминали каких-то родственников, чьи имена я знала только понаслышке, и потому мои вопросы (А кто был такой-то? А о ком вы только что говорили?) без конца прерывали их воспоминания, и они обе отвечали мне с легкой досадой, что это, мол, долго рассказывать, и тут же погружались в новый круговорот воспоминаний. Когда обед завершился, я поскорей выскользнула из дома. Меня ждали окрестные леса, их предания были куда понятнее.

С каждым новым глотком целительного, благоуханного воздуха я ощущала, как укрепляются мои жизненные силы. Я набирала большие букеты полевых цветов и подбрасывала их вверх, в оживлявший меня воздух, будто принося жертву. Лежа на лугу среди цветущих маков и маргариток, я будто разглядывала окружающий мир через экран, сделанный из крыльев бабочек. Позже я взобралась на одно из деревьев в саду, точь-в-точь как привыкла делать это, когда мы жили в Липно. Я настолько прониклась ностальгией по прежней жизни, что не удивилась бы, если бы вдруг услышала, как меня, свою Замишлону, снизу зовет отец… Наверно, я так и задремала. Вдруг меня разбудил раздраженный, пронзительный голос тетки: «Элеонора, ты дура, и всегда была дурой в отношении Ежи». Оказывается, мама и ее сестра, прогуливаясь по саду, ходили прямо под моим деревом. Их головы со светло-золотистыми волосами склонялись одна к другой, а небрежная грациозность, с какой обе держали друг друга под руку, казалось бы, противоречила резкости и колкости только что сказанного. Мама со вздохом сказала:

— Мария, я не хочу об этом говорить.

— То есть ты не желаешь смотреть правде в глаза, так?

— Если наш приезд превратится в бесконечные попытки обсуждать то, что никак тебя не касается, мы просто уедем на следующем поезде.

— А как еще я могу помочь тебе? Только обсуждая это. Ты же моя сестра.

— Ну, это не дает тебе никакого права…

— Элеонора, а моя любовь к тебе? Именно она дает мне право говорить. Посмотри, в каком ты бедственном положении!

А твоя дочка, она такая худющая, и ей тоже приходится работать ради куска хлеба.

— Но Пола занимается тем, что ей больше всего нравится. И она вовсе не худая, у нее изящная фигура, чего, ты уж меня извини за эти слова, я никак не могу сказать о твоих дочерях. Кстати, Мария, тебе нужно обратить на это самое серьезное внимание. Они ведь уже девушки на выданье.

— Ну, это меня ничуть не беспокоит, — ответила тетка многозначительным тоном. — У обеих есть приданое, и очень немалое.

— Прекрасно! Вот не беспокойся и о нас с Полой, а мы с нею как-нибудь обойдемся.

— Обойдетесь?! Ну-ну…

— Мария… — в голосе моей матери прозвучала какая-то угроза.

— Ну, хорошо, ладно.

Тетка подняла незанятую руку, будто в знак того, что прекращает этот разговор. Некоторое время обе молчали, но все же Мария была не в силах остановиться…

— А ты хоть что-нибудь знаешь о нем?

— О ком именно? — спросила мама с нарочитой рассеянностью.

— О Ежи, конечно! — Мария резко остановилась, преградив путь сестре. — Хотя бы это скажи мне.

— Уже два года, как от него нет вестей. — Мама старалась избежать испытующего взора сестры. — Да и его последнее письмо цензура так изрезала, что ничего нельзя было понять.

Мария нежно погладила ее по голове и смягчила тон.

— А ты знаешь, где он сейчас?

— Его матушка написала мне недавно… Ей кажется, что он умер.

— Ну, если родная мать так думает…

— А я знаю, что он жив. Знаю! — повторила мама.

Мария вновь всплеснула руками.

— Как же я ненавижу, когда мужчины играют в свои опасные игры, а проигрывают при этом всегда их жены! — воскликнула тетка. Она схватила сестру за плечи, принялась трясти ее, приговаривая:

— А что будет с тобой? Что же будет с тобой?

Я уже хотела крикнуть, что это не ее дело, потому что о своей матери позабочусь я! Чтобы у нее было все-все на свете. Правда, мой гнев тут же превратился в сдавленный стон: все-то все, но кроме моего отца…

Мужество — негромкое качество, и моя мать за время нашей жизни в Брдуве почти ничем не выдала, до чего ей было тяжело на душе. Лишь однажды я поняла ее состояние, когда через неделю после нашего приезда мы взяли двуколку, запряженную лошадью, и, желая избавиться от назойливого внимания и расспросов Марии (она делала это конечно же из лучших побуждений), отправились на дальнюю прогулку по окрестностям. Мама показала мне некоторые великолепные усадьбы, со смехом вспоминала, кто в них жил, рассказывала о праздниках, танцах, поклонниках и вообще о временах своей юности, которая была настолько далека от известной мне жизни, что приходилось переводить это для меня понятными словами. В моем воображении мамин рассказ сразу же