Воспоминания одной звезды - Пола Негри

просто подкалывали меня, однако это и в самом деле совершенно верно. Повышенная чувствительность, импульсивность, темпераментность служат артистке, балерине как предохранительный клапан. Эти качества позволяют избавиться от страхов, раздражения, чувства бессилия или безысходности. Лишь после этого она будет готова с новыми силами глубоко погрузиться в мир чувств и мотиваций того образа, который ей предстоит создать на сцене.

Для актрисы ценнее всего возможность создать реальный образ, чтобы реакции изображаемого персонажа стали самостоятельными, независимыми от самой актрисы. Я всегда с недоверием отношусь к исполнительнице, кто в рамках своей роли задается вопросом, а как бы она сама поступила в данной ситуации. Если это случится, актриса не будет создавать образ, но лишь начнет воспроизводить на сцене черты собственной личности. Первейшая художественная задача — интерпретировать намерения автора. Поэтому пусть ведущая актриса, звезда театра, привыкшая «рвать и метать», устраивая всевозможные выходки перед своим появлением на сцене, ведет себя так, что большинство обычных людей сочтут это недопустимым, совершенно непонятным, все окупится созданием образа на сцене или на экране, который предстанет невероятно искренним, логичным, волнующим, трогающим за душу. Что ж, такое, пожалуй, непросто переносить коллегам этой звезды (и ей после подобной вспышки обязательно нужно извиниться перед ними за все произошедшее), однако зачастую бывает просто необходимо воспользоваться столь сильным очищающим средством, как грандиозная истерика… В целом обстановка в театре не для робких духом. Однако настоящих выдающихся артистов нельзя сравнивать с обычными людьми только на том основании, что актеры — тоже люди. Существует граница между ними, и она определяется одним словом — талант. В самом деле, меня могут восхищать соседские подростки, мальчик и девочка, однако, если они вдруг решат сыграть для меня роли в «Ромео и Джульетте», я скорее всего помру от скуки…

Мы и без того постоянно репетировали до дня этого представления, так что мы лишь прошествовали за кулисы, чтобы переодеться, притом неторопливо, будто у нас в запасе полным-полно времени. Оказалось, что здесь восхитительные артистические уборные! Куда просторнее, чем даже в Императорском театре, гораздо лучше оборудованы, и в каждом таком помещении находилось меньше танцовщиц. Поэтому здесь все располагало к тому, чтобы, преображаясь в польских крестьянок, мы ощущали себя польскими принцессами… Переодевшись, я вышла на пустую сцену. Декорации были смонтированы, и я услышала, что где-то раздается смех рабочих сцены, они теперь могли передохнуть до окончания спектакля. А откуда-то послышалось пение. Что ж, в Лазе́нках, когда мы здесь выступали, у нас всякий раз возникало ощущение праздника. Закат догорал бледно-лиловыми оттенками. Фонари в парке не давали сильного света, оставаясь мерцавшими белыми дисками на фоне темневшего неба. Веселая песня звучала печально в этом мире, лишенном глубины, где все предметы выглядели как лиловые силуэты, резко выделявшиеся на розовом фоне. Я повернулась в сторону дворца. Все жившие там короли давно умерли, оставив свои владения лицедеям. Вот каков избранный мною мир — это мир розовато-сиреневых теней, среди которых ничто не было реальным. Мне стало грустно, я вдруг преисполнилась той грусти, какая порой возникает только в юности, когда ты вдруг почему-то теряешь вкус к жизни. До чего же мудра была я в тот вечер, до чего восприимчива, до чего еще молода! Но чему бы я впоследствии ни научилась, больше ни разу не довелось мне быть столь уверенной и прозорливой, как в те минуты, когда я, еще довольно маленькая девочка, стояла одна на пустой сцене, подсвеченная всеми оттенками красного света, и разглядывала дворец давно усопшего монарха.

«Пола! Пола!» — послышалось вдруг. Как же не хотелось, чтобы меня именно сейчас потревожили! Но я все-таки улыбнулась, ведь меня позвала маленькая Катя, самая юная из нас — такой была и я два года назад, когда состоялся мой дебют на сцене. Мы с нею, две малышки, включились в гонку со всей вселенной, и притом каждая была уверена, что именно она станет главной звездой представления. И эту гонку мы не могли не проиграть, потому что, пока мы стояли на сцене, погрузившись в свои мечтания, Господь уже зажег первую яркую звезду, которая увенчала крышу Бельведерского дворца, прямо над балюстрадой. Я зажмурилась и пробормотала:

— Свет звезды, яркий свет, первой звездочки завет…

— А что ты сейчас пожелала? Чего ты хочешь больше всего на свете? — спросила Катя. — Ой, нет, не говори, а то волшебство не случится и желание не сбудется.

Когда Катя принималась щебетать своим тоненьким милым голоском, казалось, будто звенят колокольчики.

— А тебе нравится тут, в Лазе́нках? Правда красиво? — не унималась она. — Правда чудесно? Даже божественно, да? Прямо как…

— Да, как во сне.

— Вот-вот, — восторженно кивнула она. — В чудесном сне!

Она уставилась в полумрак, в котором лишь розовато-сиреневые тени окрашивали подмостки сцены, и сказала:

— А ты такая грустная.

— Правда? — удивилась я, вдруг осознав, что и в самом деле грущу, но тут же принялась отнекиваться: — Я? Что ты! Ничего подобного! Просто сейчас свет такой. Хорошо бы поскорей совсем стемнело и все бы уже собрались в зале. Все-все. Потому что будет так здорово!

— А мне всякий раз почему-то неприятно. Ведь когда мы выходим на сцену, тут же начинаются ахи да охи: ах, какие же они миленькие и так далее… Нам вроде бы и делать ничего не нужно, только быть милыми созданиями.

— Но ты же пока ничего особенного и не умеешь, — сказала я, впрочем вполне беззлобно.

А сама принялась делать пируэты по всей сцене, выкрикивая в темноту:

— Боюсь сцены! Боюсь выступать!

Тут дворец неожиданно осветился, ярким пятном пронесся у меня перед глазами. Я перестала кружиться, так как вдруг устала и задохнулась, а Катя весело рассмеялась:

— Это ты-то боишься сцены? Ты?..

— Да вот что-то я в последнее время устаю. Даже страшно порой. Я ведь хочу… ну… а сама так устаю. Что же со мной будет, если не получится стать… — тут я рассмеялась, но все же продолжила: — …целым миром? Странно, да? Я в самом деле хочу стать всем на свете, целым миром. Всем, что в нем существует.

Тут я так расхохоталась, что встревоженная Катя в конце концов потянула меня за руку со словами:

— Пойдем лучше за кулисы, а то скоро уже начнут.

Звуки, доносившиеся из зала, шум собравшихся зрителей напоминали шелест в зарослях камыша, продуваемого ветром, а позже оглушительные аплодисменты, раздавшиеся по окончании представления, прозвучали, завершая этот, все же исполненный счастьем вечер, будто раскаты грома в летнюю грозу.

Приступ усталости, который так напугал меня тогда, перед началом представления,