Мои невесты (Сборник рассказов) - Владимир Корнилов

Туча надвинулась, озеро придавило хмарью, ветер лепил к телу рубашки, трепал волосы на головах девчат. Волна пошла круче, с силой ударяла в борт. Плыть вперед в перегруженной лодке мы уже не могли, не могли и вернуться назад. Оставалась рискованная, но единственная возможность пустить лодку по волне. Стихия разворачивала нас прочь от дома.

Я взглянул в безбрежность, куда нам предстояло плыть, сердце сжалось — там, вдали, темная, почти черная вода сплошь пенилась буграми.

— Лёня, поворачивай. Держи строго по волне, — тихо подсказал я, и помог развернуть лодку. Волна теперь догоняла, приподнимала и опускала корму, но не ударяла в бок.

Тамара со Светой притихли, вжали головы в плечи. Аллочка же с высокого переднего сиденья упоенно оглядывала пляску волн, с какой-то даже веселостью, отирала ладонью мокрое от брызг лицо. Бездны под собой она не чувствовала.

Лодку накренило. Властным голосом я крикнул:

— Алла! Быстро на дно. Сидеть!.. Не двигаться!..

Мы были близки к гибели. Волны, обгоняя лодку, с угрожающим шелестом проносились у самой кромки борта. Распашные весла то зарывались в волну, то повисали в пустоте, только мешали уводить лодку от удара в бок.

— Леня! Убирай весла! На кормовике пойдем! — перекрывая шум бури, кричал я.

До жути я ясно представлял, что произойдет, когда одна из волн всей своей тяжестью придавит нас. Девчата закричат, вскочат, и — все, это — уже конец. Плоскодонная лодка опрокинется, все мы забарахтаемся в воде. Стихия никого не пощадит. Я не смогу помочь даже Аллочке: меня первого утянут в глубину тяжелые, не мои ноги.

Едва теплившаяся надежда дотянуть до темнеющего впереди скалистого мыса заставляла двигать веслом, уводить занемелыми от напряжения руками лодку от последнего, гибельного удара. Не знаю, опыт ли многих в прошлом преодоленных бурь, или, сквозь отчаянье, просто улыбнулось нам счастье, но спасительного скалистого мыса с гудящим на ветру лесом мы достигли, укрылись от волн за каменной его грудью.

Какое-то время сидели, не двигаясь, в полном молчании, лодку покачивало, дощатым бортом она успокоительно терлась о береговые камни.

Леничка нагнулся вычерпывать воду, девчата отжимали мокрые платья. Я был не в силах произнести даже слова.

4

На береговой тверди мы с Аллочкой остались одни. Леничка с Тамарой и Светой уплыли в облегченной от воды и лишних пассажиров лодке вдоль берега к кордону. Он должен был отвезти девчат, возвратиться за нами. Так распорядилась Аллочка. Вступив на берег, она словно забыла о буре, была возбуждена, деятельна.

— Володичка! У нас целый час! — сказала она и нетерпеливо потянула меня вверх, на кручу. Среди огромных валунов, под шелестящими лиственницами, отыскала впадину, забитую мягкой опавшей хвоей. Усадила меня, легла рядом, возбужденно схватила руками мою шею, с какой-то отчаянностью, выдохнула:

— Ну, теперь целуй меня!..

Невинность жаждала лишить себя невинности!

Сумасбродный порыв девичества меня смутил. Я был еще там, среди волн, мне все еще чудилась перевернутая лодка, зовущие взмахи девичьих рук, и головы, головы, с раскинутыми по воде волосами, уходящие одна за другой в бездну…

— Ну, что же ты! Что ты! — торопила Аллочка, суматошно тыкаясь губами в мои одеревенелые губы, щеки, лоб, все крепче прижимая к себе. Я чувствовал дрожь ее рук и не чувствовал своего тела.

Я освободил себя из Аллочкиных объятий.

Прислонившись к валуну, мы долго пребывали в обоюдном молчании. Наконец снова услышал ровный шум ветра в мягких лиственничных кронах, спина уловила тепло камня, еще не остывшего от жары полуденного солнца. Я открыл глаза.

Аллочка сидела рядом, упрятав лицо в подогнутые колени. Мокрое платье липло к спине. Ветер доставал сюда, холодил, стараясь согреться, она ладонями прикрывала плечи. В поникшей ее позе со спутанными на лбу, на щеках, волосами была такая покорность ко всему, что случилось и не случилось, что, охваченный жалостью, я осторожно привлек ее к себе. С детской доверчивостью она прижалась к моему плечу, прикрыть ее было нечем — кроме мокрой рубашки на мне ничего не было. Я повернулся спиной к ветру, уложил Аллочку к себе на колени.

Только теперь, бережно обнимая, сознал я девичью ее самоотреченность. Готовность отдать себя, обручиться со мной здесь, при молчаливом благословении Уральских гор, перевернули мои чувства. С нежностью, незнаемой до этого часа, согревал я своими губами ее прохладные, приоткрытые в трогательном ожидании губы, с вдруг пробудившейся ревностью, твердил: «Нет, милая девчушечка, никакому летчику я тебя не отдам… Ты будешь со мной. И только со мной…»

Аллочка высвободила руку, ласково гладила мою щеку, шептала, с прощающим упреком:

— Я так хотела нашей близости! Когда мы будем вместе, мы…

Мы, наверное, познали бы близость, здесь, в уединении, под мягкий шум уральских лиственниц, если бы умная мамочка не догадалась доверить доченьку моему мужскому благородству. Даже целуя, я помнил, что должен уберечь Аллочку от нее самой.

Внизу послышался плеск весел, приплыл Ленечка. Когда мы устроились в лодке, на одном сиденье, и Аллочка прижалась, приобняв меня, я увидел даже в сумерках наступившего вечера, как Ленечка понимающе усмехнулся.

Нет, он понял далеко не все.

Размеренно работая веслами, предупредил:

— Мамаша твоя, Алка, места не находит!..

На что Аллочка, еще теснее прижавшись ко мне, ответила:

— Ну и пусть…

5

На базу возвратились все вместе. Саратовские, гости разместились в одной из комнат дома, предназначенного для приезжих, я отправился к своим родителям. Провожая, Аллочка шепнула:

— Приходи утром. Буду ждать!..

Встретила она меня в легком домашнем халатике, волосы накручены на бигуди, голова повязана чистой марлевой косынкой.

— Не удивляйся моему домашнему виду, — предупредила она, озабоченно ощупывая голову. — Представь: ты неожиданно возвратился из полета. И мы не виделись целую вечность! — она прижалась ко мне, порывисто поцеловала.

В комнате прибрано. Вымытый пол влажно поблескивает. На столе в баночке, малиновые соцветья кипрея. Рядом чайник, две чашки, блюдечко с конфетами. Окна распахнуты, от свежего ветра парусят занавески. Все в ожидании.

Аллочка усадила меня на кровать, встала передо мной, руки положила на плечи. Пальцами, перебирая мои волосы, спросила осторожно:

— Ты хочешь чего-нибудь? — Ждала, притаив дыхание. Я прижался лицом к ее груди, услышал пугливый стукоток ее сердца.

— Ал, — сказал глухо. — Ты же завтра уезжаешь!..

— Ну, и что? Мы же все равно будем вместе!

Ох, как доступно было это юное существо, все уже решившее за себя и за меня. Но я знал: завтра она уедет, мы расстанемся на какое-то, может быть, немалое время. Невозможным казалось мне вот так, бездумно, грубо, ворваться в ее судьбу.

— Ал, все будет, когда ты приедешь ко мне. Когда приедешь, — повторял я. — А сейчас… Ты же хотела угостить чаем?

Я не видел Аллочкиных глаз, но чувствовал, как расслабилась она, сжала ладонями мою голову, поцеловала в лоб.

— Ты хороший, Володичка! Я очень люблю тебя… — Вздохнула облегченно, сказала деловито:

— Садись за стол. Я все уже приготовила! — Подошла к зеркалу, быстро раскрутила бигуди, уложила волосы в красивую прическу.

За чаем Аллочка ухаживала за мной уж точно, как стосковавшаяся в разлуке жена, даже конфету поспешила развернуть, любовно пододвинула к моей чашке. Заговорила, как будто от привычной семейной озабоченности:

— Володичка, нам надо подумать, как все у нас будет. Ты знаешь, я хочу много детишек. Не меньше пяти!..

— О!.. — конфета застряла у меня в горле.

— Да-да, не меньше пяти! — подтвердила Аллочка. — Учебу я оставлю. Ты будешь работать, писать. Я буду женой, хозяйкой и матерью твоих детей. Если я перееду к тебе, мы обязаны подумать и о мамочке. Одну я не могу ее оставить. К тому же, детям нужна бабушка!.. Володичка, я не знаю твоего вкуса, но когда у нас будет большая квартира, непременно оклеим стены, знаешь, такими вот особыми обоями: в голубой фон и золотые розочки, розочки, розочки…

Аллочка обрушивала на меня житейские проблемы, одну за другой.

Заботы предстоящей семейной жизни ее разволновали, она раскраснелась, одухотворенная нетерпением сделать все так, как представлялось в девичьих мечтах, в черных, как августовская ночь, глазах казалось, сверкали звезды! Я слушал, я любовался Аллочкой! И мысленно уповал на мудрость самой жизни, всегда все расставляющей по своим местам.

Ясным виделось лишь ближайшее будущее: я возвращаюсь к себе, в Самару, определяюсь во всех своих делах, где-то в начале октября сажусь на пароход и приезжаю за Аллочкой в Саратов.