Мои невесты (Сборник рассказов) - Владимир Корнилов

И все же, Лёлин уголок светился, манил семейным уютом. И вот, в один из особенно тоскливых дней, в сомнениях, в колебаниях, под ироничные комментарии всезнающего Сереги, я собрал в фибровый чемоданчик свое скромное имущество, книги, записи, и, в проснувшемся вдруг благоразумии, не предупредив коменданта о своем отбытии, направился к уже знакомой мне трамвайной остановке.

Открыла входную дверь соседка Лёли по квартире. Улыбнулась многозначительно, пошла к себе, бормоча: «Господи, шестой жених. И все не в пору!».

Еще в коридорчике уловил я чуждый Лёлиной обители запах табачного дыма, но должного значения чуждому запаху не придал. Заранее улыбаясь, вошел.

Из глубины комнаты навстречу мне устремилась Лёля с восторженным возгласом:

— Вовочка! У меня такая радость: Коленька вернулся! Не ждала, не гадала, и такая вот радость! — Лёлины добрые глаза сияли счастьем, руки, всегда искавшие себе заботы, в радостной торопливости поправляли широко раскрытый на груди ворот платья. Её волосы всегда подзавитые, всегда аккуратно уложенные, беспорядочно спадали на лоб, на плечи.

Только теперь я увидел мужчину, лежащего на высокой кровати, прямо на покрывале, памятной мне девственной белизны. В глаза бросились его длинные ноги в зеленых носках, с темными пятнами подсохшего пота. Большой палец, почему-то с черным ногтем, вызывающе торчал из дырки, словно рыбацкий поплавок.

Мужчина курил, устремив равнодушный взгляд в потолок.

Мое появление не изменило его сосредоточенной позы. Человека, лежащего на кровати, я узнал по фотографии. Эго был тот самый артист, очень-очень душевный, который по-мушкетерски бился на шпагах, а потом исчез, где-то далеко за Уралом.

«Что ж, бывает!» — подумал я как-то беспредметно, еще не успев осмыслить положение, в котором оказался. Но глаза Лёли сияли такой неподдельной радостью, руки так молитвенно были прижаты к груди, голос с такой восторженностью обласкивал само имя «Коленька», что мне не оставалось ничего другого, как только оставить Лёлю наедине с ее счастьем.

Я возвращался к себе в общежитие. Вагон трамвая, почти пустой, пронизывало осенним холодком, дребезжали в окнах рамы, колеса как-то особенно безжалостно стучали на стыках рельс. Вагоновожатый, высвобождая трамваю путь, пронзительно звонил на перекрестках.

Взгляд мой скользил по освещенным окнам домов, по фигурам пешеходов, спешащих к своим, как мне казалось, сплошь уютным квартирам. С грустью я сознал свою отрешенность от домашнего тепла. Вспомнилось счастливое лицо Лёли, ее наполненный детским восторгом возглас: «Вовочка, у меня такая радость — Коленька вернулся!..»

И тут же наплыло другое видение: на белом покрывале вытянутые ноги артиста Коленьки в несвежих носках, торчащий из дырки палец, табачный дым, пепел на подушке. Я не мог совместить в сознании эти ноги и табачный дым с белоснежным уютом Лёлиной обители, с ее восторженным лицом, с ее счастливыми глазами, досадливо ворочался на жестком, подрагивающем сиденье. И только когда за тусклыми окнами вагона замелькали силуэты деревьев знакомого бульвара, оба видения вдруг слились, как родные, раздвинутые на какое-то время половинки. Горестно я усмехнулся, выходя из трамвая.

В общежитии, несмотря на поздний час, Серега лежал на своей койке с книгой в руках. Увидев меня, он с еще большим старанием углубился в чтение, а сам исподволь, с ухмылкой наблюдал, как возвращал я свое холостяцкое имущество в студенческую тумбочку. Когда я задвинул под кровать опустевший чемоданчик и молча лег, подсунув руки под голову, услышал, как философически он изрек:

— Нет, друг, Вовочка! В чужом гнезде своего не совьешь!..

Наверное, он, Серега, был прав…

АЛЛОЧКА

1

С Аллочкой судьба моя соприкоснулась в горах южного Урала, на берегах великолепного озера, где когда-то прошла довоенная моя юность. А было так.

После окончания института и публикации в одном из столичных издательств первой моей повести, приехал я погостить к своим родителям на Урал. И отправились мы с давним моим приятелем на знакомое озеро порыбачить, отдохнуть, повспоминать. Но так уж случилось, что в домике, рядом с кордоном лесника, где остановились мы, оказались девчата из Саратовского Университета, проходившие в знаменитом заповеднике полевую практику, и надежды на вольное мужское одиночество сами собой рухнули. Трое девчат и полная медлительная дама, зорко надзиравшая их, вовлекли нас в свой женский мирок, и стали мы участниками всех их забот. Выловленных щук, окуней приносили к домику, девчонки радостно ахая и охая, потрошили их, варили на разведенном нами костерке общую уху. Потом пили чай, и начинались разговоры обо всем и вроде бы ни о чем — нас и девчат увлекала обоюдная потребность в общении.

О каких-то симпатиях, ухаживаниях не думалось. Да и девчата не проявляли стремления к более близким отношениям, просто быть вместе было интереснее.

Света, худенькая блондиночка с восторженно-детским выражением лица, привезла с собой гитару. По вечерам наигрывала и охотно пела. Тонкий, напряженный старанием, ее голос чисто звучал над сумеречным озером. Мы замолкали, слушая.

Другая девушка — Тамара, со скуластым лицом и узким калмыцким разрезом глаз, под дугами черных бровей, в разговор вступала редко. Распустив косу, накрыв плечи волной черных волос, она вытягивалась на траве, подсунув руки под подбородок, слушала, изредка произносила глуховатым голосом ироничную фразу, снова замолкала надолго — мысли ее были далеко, где-то в саратовских степях, и присутствие двух молодых мужчин ее не волновало.

Деятельная Аллочка выделялась среди подруг не только подчеркнутой независимостью, но и категоричностью суждений. Казалось, она уже продумала предстоящую ей жизнь, все решила, и теперь ждала, когда желаемое станет действительностью.

Как-то в вечернем разговоре о будущем, Аллочка высказалась так:

— У меня будет муж — летчик, большая квартира и много детей. Буду заниматься детьми, и встречать мужа из полетов!.. — Сказано это было с такой убежденностью, что никто не усомнился в возможности избранного ею будущего. С какой-то даже уважительностью я подумал, что не часто встретишь такое вот юное существо, которое уже знает, как будет жить.

Аллочка привлекала уютной домашностью, мягкими очертаниями лица и плеч, у нее были спокойные полные губы, очень живые внимательные темно-карие глаза. Даже в условиях полевого быта она до блеска очищала кастрюли и посуду, охотно готовила на всех еду, и при этом всегда выглядела чистенькой, аккуратной в одежде, даже успевала мыть в озерной воде темные, под стать глазам, волосы и красиво укладывать.

Мне тогда было под тридцать, Аллочке — девятнадцать. В ее годы я уже познал трагическую близость смерти, прошел через обнаженный быт фронтовой жизни. Из войны вышел не без нравственных и физических потерь: ходил, в общем-то, бодро, но не на своих ногах. И хотя бессемейная моя жизнь затянулась по причинам неясным для меня самого, я не мог и подумать об Аллочке, как о возможной своей невесте. Да и Аллочка, не выделяла меня, — я не был летчиком, и вообще, как мне казалось, далек был от ее идеала.

К тому же полная дама, надзиравшая весь образ жизни девчат-студенточек, оказалась не только преподавателем их ВУЗа, но и мамашей Аллочки. Как выяснилось, Аллочка была единственной дочкой, воспитывала она ее без отца, и теперь все ее заботы сосредотачивались на том, чтобы оградить Аллочку от преждевременных увлечений.

Наверное, в таком невинном общении и прошли бы наши дни на берегу озера, под медлительный шум сосен, — мы бы ловили рыбу, девчонки все так же ходили бы на полевую практику, закладывали площадки, высчитывали на них видовое количество трав и цветов, — если бы, однажды, в общем разговоре у вечернего костра, Аллочка не поинтересовалась писательским гонораром.

Я простодушно назвал довольно значительную, особенно для тех стабильных времен сумму, которую получил за изданную книгу. И заметил, как взгляд внимательных темных глаз остановился на мне. Аллочка смотрела напряженно, как будто вдруг увидела во мне другого человека, и этого другого человека теперь мысленно примеряла к той жизни, к которой готовила себя.

С этого дня Аллочка переменилась. Старалась подольше побыть у вечернего костра, оживлялась и внимательно слушала, когда по просьбе Тамары или Светы я рассказывал что-то из виденного и пережитого. За обедом, где полновластно распоряжалась Аллочка, в моей тарелке оказывались лучшие куски поджаренной щуки, в моей кружке неизменно краснела двойная порция собранной ею лесной земляники. Я пробовал протестовать, Аллочка ничуть не смутившись, ответила:

— Даже среди своих детей у меня будет любимчик!..