Ожерелье из разбитых сердец - Светлана Демидова

Но, может быть, его действительно не было. Может быть, Феликс Плещеев – всего лишь плод моего больного воображения? Но с какой стати мое воображение вдруг сыграло со мной такую злую шутку? У меня, невозмутимой Волчицы, практикующей йогу, вдруг ни с того ни с сего поехала крыша? То, что вещала на крыльце Ольга Семеновна по поводу необратимых изменений в организме незамужних женщин, в расчет принимать не стоит. У меня с организмом все в порядке. Я – здоровая женщина, натренированная, имеющая секс в том объеме, в каком нуждаюсь, не могла свихнуться на почве отсутствия в жизни постоянного мужчины. Мне стоило только повести бровью – и Кирилл Анатольевич Мастоцкий был готов на все. Чем я обычно пользовалась, если не было в желанный момент другой подходящей кандидатуры.

Если все же допустить, что Феликс – плод моей неуемной фантазии, то какого черта я вдруг выдумала ему еще и больную гипертонией мамашу? Целоваться с Феликсом было приятно, а выносить судно из-под Надежды Валентиновны... не очень... И как я могла навоображать себе медицинское судно, если до этого я его никогда не видела? Как-то не приходилось даже в кино. Или это так называемая память предков? Или воспоминания реинкарнации? Стоп! Хорош! Так можно далеко зайти! Осталось только приплести инопланетян, и для меня широко распахнуться двери любой питерской психиатрической больницы.

Вот-вот... может быть, стоит посмотреть в Интернете что-нибудь насчет расщепления сознания? Фу-у-у... А с чего я взяла, что оно у меня расщепилось? Ну как же... Похоже, что я существую в двух ипостасях: то я обычная Антонина Карелина, которая ходит на работу, бранится с сотрудниками и периодически спит с начальником... то вдруг встречаюсь с каким-то виртуальным Феликсом... Нет... Если бы у меня на самом деле произошло такое раздвоение, то одно мое «я» даже не догадывалось бы о существовании другого. Во мне как бы самопроизвольно (или под воздействием каких-то внешних факторов) переключалась программа. Но ничего не переключается. Я одновременно везде: и с сотрудниками, и с Мастоцким, и с Феликсом... Впрочем, разве я что-нибудь понимаю в психиатрии...

И что же делать? Разве что съездить на Николаевское кладбище? Убедиться в существовании могилы Наташи? Черт! Я даже не удосужилась узнать, как ее фамилия, только на фотографию смотрела. Надо же! Про того покойничка с вурдалачьими зубами и падающими листочками в виде кровавых капель все запомнила: Сургучев Николай Степанович... 1934 – 2001... А вот Наташину фамилию... И все равно! Надо ехать! Если могила существует, значит, я не сошла с ума! Или сошла... Ведь я так и не выяснила, связаны жизнь и смерть Наташи с Феликсом или нет...

Я отодвинула от себя чашку, зачем-то размазала ладонью по столу пролившийся чай и бросилась одеваться. Поеду на кладбище! Поеду! Надо убедиться, что не все в этой жизни мне только мерещится! В противном случае действительно придется сдаваться в психушку...

На выходе из квартиры я столкнулась с Мастоцким.

– Ты что здесь делаешь? – задала я ему законный вопрос.

– Хотел позвонить, но слышу, ты дверь открываешь... – смущенно ответил он.

– А вдруг это не я открываю!

– А кто?!

– Любовник мой, вот кто!

– Любовник... – повторил начальник, а потом вдруг рассмеялся: – Нет у тебя никакого любовника!

Лучше бы он этого не говорил! Лучше бы не говорил! Неужели Феликса действительно не существовало в природе? Неужели на самом деле у меня сейчас розовый период Кирилла Мастоцкого? Я сплю с ним, а думаю, что с виртуальным Феликсом? И ведь даже фамилию ему выдумала, и жизнь... Ни дать ни взять Чарубина де Габриак! Привет вам, Макс Волошин!

– Тоня! Что? Что с тобой?! – вдруг крикнул Мастоцкий. – Тебе плохо? Я идиот... Я не хотел тебя обидеть... Тоня... ну прости...

В общем, кончилось тем, что у меня подо-гнулись ноги, и Кирка, ловко подхватив на руки, внес меня в мою собственную квартиру, ногой захлопнув дверь. Мне очень хотелось по-волчьи выть, драть его лицо и тело когтями, но вместо этого я тихо заплакала. Я думала, что уже не умею этого делать. Оказалось, получается. Бедный Мастоцкий перепугался не на шутку. Уложил меня на диван и бросился вызывать «Скорую». Придурок! Женщина всего лишь плачет, а он – «Скорую»! Пришлось встать и отобрать у него трубку.

– Совсем рехнулся, да? – бросила ему я.

Мастоцкий смотрел на меня... не скажу с испугом... скорее с недоумением и молчал. Я шмыгнула носом, вытерла тыльной стороной ладони слезы, поддернула, как Мальчиш-плохиш, сползшие штаны (в смысле: джинсы) и сказала:

– Поехали на кладбище!

Кирилл не пошевелился, продолжая ошалело взирать на меня. Я еще раз шмыгнула носом и рассказала ему все. Да. Все. Он продолжал молчать. Я спросила:

– А ты чего пришел-то?

Он, не без труда разлепив губы, ответил не то, о чем я спросила:

– А тебе не кажется, что на кладбище уже поздно?

Я взглянула в окно. Сиреневато-серой пеленой уже затягивали сумерки. Да я и при свете дня могу не найти могилу, а уж в темноте, которая непременно сгустится окончательно, пока мы доберемся до кладбища, и подавно. Мой начальник, как всегда, прав. Начальники всегда правы. Те, которые всегда правы, непременно становятся начальниками. Начальники... Стоп!!! Хватит!!! Опять понесло...

– В общем, так! – тоном прирожденного руководителя сказал Мастоцкий. (Может быть, ему надо было так разговаривать со мной всегда, а не только на работе?) – Сейчас ты идешь принимать ванну, а я готовлю ужин. Потом поешь и – спать! Без возражений! Завтра нам с тобой оформят командировку в... в общем, неважно куда... Поедем на кладбище. Завтра! Ты поняла!

– Поняла, но у меня не из чего сделать ужин...

– Кто бы сомневался, только не я! Сказал же: иди в ванную, а я в магазин...

На возражения у меня не было сил. И потом... что плохого в ванне и в ужине, сделанном чужими руками? Не все же Волчице таскать в логово добычу? Хотя... какая я Волчица... Я полурастерзанная зубами Вепря Лань... нет...Овца... Плещеев – Вепрь?

Размякшая после ванны с ароматической солью, наевшаяся Киркиных свиных отбивных, которые не ела уже лет десять, я предложила ему остаться у меня на ночь.

– Ты же меня не любишь, – набычился он.

– Я и отбивные не люблю, но съела.

– Хорошенькая аналогия.

– Нормальная. Раньше тебя почему-то не заботила моя любовь. Ты оставался – и все.

– Теперь все по-другому.

– Почему?

– Сам не знаю. Оказывается, не все можно объяснить словами.

– А мы и не будем словами.

Я подошла к Кирке, обняла за шею и поцеловала в губы. Знала, что не устоит. И он не устоял. Я обнимала его и ласкала так, как никогда раньше. Это было местью Плещееву. Мастоцкий все прекрасно понимал и не проронил во время процесса ни слова, хотя всегда был падок на красивости и выспренности.