Семь цветов страсти - Елена Арсеньева

— С Богом, дети! — Сесиль перекрестила вслед отбывающий автомобиль и закрыла глаза. Она не хотела, чтобы растерянно моргающая, вконец обескураженная Маргарет увидела ее слезы.

…Шел первый день 1981 года. В доме царила тишина — все ходили чуть ли не на цыпочках, говорили вполголоса, словно боясь спугнуть чудо. И опасались смотреть друг другу в глаза — Сесиль, Маргарет, Дикси. «Наверно, каждая из нас думает, что сбрендила», — догадалась Дикси, избегавшая, как и бабушки, обсуждать загадку перемен в семействе Девизо.

Звонок из Франции поставил все на место. Комиссар полиции округа Прованс сообщил госпоже Сесилии Аллен, что ее дочь и зять найдены ночью в разбившемся автомобиле. «Они не мучились, мадам. Смерть наступила мгновенно… Мне очень жаль… Никто не виноват. Дорога была совсем пустой. Видимо, что-то произошло с машиной».

Все дальнейшее было просто ужасно. Сесиль забрала прах дочери и захоронила урну на парижском кладбище рядом с могилами предков. Маргарет увезла в свое поместье то, что осталось от Эрика.

Оказалось, что директор банка «Конто» господин Девизо — полный банкрот, имевший крупные долги. После конфиденциальной беседы с заместителем зятя Сесиль спешно продала дом и все имущество, включая драгоценности дочери.

— Тебе они счастья не принесут, — сказала она Дикси и добавила: — Ты едешь со мной в Париж.

Два дня утрясали адвокаты процедуру, в результате которой квартира Алленов на бульваре Сансет со всей недвижимостью, включающей коллекцию картин деда, перешла во владение внучки. Сесиль отправилась в комфортабельный «Приют старости», который заранее для себя присмотрела.

— Я давно ждала этого. Ждала, когда ты вернешься в свой дом, заменив Пат… А меня встретят подруги — и Вера, и Надин уже поселились в «Приюте». Когда-то мы вместе окончили пансион… Повеселимся напоследок… Они тоже одинокие.

— А я, бабушка? Я не хочу оставаться здесь совсем, совсем никому не нужной! — Дикси почувствовала себя ребенком, брошенным в сиротском доме сбежавшими родителями.

— А ты не останешься одна. — Сесиль удовлетворенно вздохнула. — И Эрика Девизо какого-нибудь к себе не подпустишь. Хотя тебе будет непросто устроить свою жизнь, девочка.

Сесиль оставила внучке приходящую горничную — сорокапятилетнюю мулатку Лоллу, служившую в доме многие годы. И еще один телефон — «…на всякий пожарный случай».

— Анатоль все может, а ему скоро девяносто, — интригующе пообещала Сесиль.

Дикси позволила Лолле разложить в шкафах свои вещи и обосновалась в спальне, где стояла старинная, с высокими резными спинками кровать. Расшитые бисером кремовые абажуры на тумбочках давно пожелтели, но Дикси решила ничего не менять в этом доме, удивившись огромной цене приобретенных дедом картин. Их было всего пять — остальные продала Сесиль, обеспечив себе старость.

Квартира Алленов, занимавшая третий этаж старого дома, дышала чинной, не слишком обеспеченной старостью. Трудно было вообразить, что когда-то здесь танцевали канкан, разыгрывали спичи, пили, пели, флиртовали, дурачились самые знаменитые люди парижской богемы. Теперь в комнатах царили полумрак (свет с трудом пробивался сквозь тяжелые бархатные шторы) и тишина, чуть пыльная, чуть душноватая, с привкусом валерианы и мускатного ореха — печальная тишина старого дома, давно пережившего пору своего расцвета.

Сильно изменившаяся после смерти родителей, Дикси предписала себе труд и воздержание. Хотя ни работать, ни заводить любовников не хотелось. До весны она просидела дома, читая старые журналы, бренча на прекрасном фортепиано, а также совершала длительные прогулки по тихим музеям, паркам и малолюдным улочкам французской столицы. Произношение Дикси отличалось парижской мягкостью, и скоро она сама почувствовала себя парижанкой. Но не из тех юных прелестниц, что яркими мотыльками порхали в заманчивом свете его ночной жизни, а доживающей век старухой вроде соседки Жаклин с нижнего этажа, носившей немыслимые шляпки и любившей рассказывать о своих былых цирковых подвигах.

Но однажды в марте Дикси неожиданно для себя купила огромный букет фиалок и, прижимая его к груди, прошлась по Монмартру.

— У вас дивные глаза, девочка! — всплеснула руками, словно впервые увидела, встретившая ее у дома Жаклин. — Вам уже говорили об этом?

Дикси засмеялась — сегодня мимо нее не прошел ни один мужчина, чье лицо не озарялось бы тем же самым, что и у Жаклин, выражением.

«Дивная, дивная, чудесная, великолепная…» — шлейф немого восторга сопровождал отрешенно шагавшую сквозь туманную дымку Дикси. С ней пытались заговорить, но робко — уж очень отрешенный вид был у юной красавицы. Дикси, сама не сознавая того, сыграла святую синеглазую Мадонну, увиденную некогда в ее облике безумным Купом.

Вечером она позвонила девяностолетнему Анатолю.

— Я знаю про вас все, — сказал он. — И то, что вы нуждаетесь в помощи.

— А мне известно, что вы все можете. И прежде всего — устраивать дела беспомощных дам, — парировала Дикси, и они рассмеялись.

По протекции Анатоля Преве, бывшего друга деда, бывшего известного художника и шоумэна, Дикси стала актрисой того театра, где некогда три сезона отыграла Пат. Маленький театр продолжал традиции серьезного классического искусства, заложенные реформаторами французской сцены в самом начале ХХ века. Здесь играли Корнеля, Расина, Шекспира и старинные фарсовые комедии.

Дикси имела успех в лирических ролях. Учитывая размеры зала и немногочисленных зрителей, аплодисменты пяти — десяти энтузиастов классического искусства, принадлежавших к кругу старой интеллигенции, приравнивались к грандиозному успеху.

Когда Дикси узнала, что Умберто Кьями заявил о своем окончательном уходе из режиссуры, она решила, что с кино все кончено. Это случилось на второй год ее парижской жизни, а вскоре умерла бабушка Сесиль, как бы завершив эпоху прощания с прошлым.

Дикси пыталась строить планы на будущее, думая то о прочном замужестве, то о легкомыслднных путешествиях и зная заранее, что ее прогнозы остаются, как правило, ошибочными. Действительно, через месяц после двадцатитрехлетия она снималась в эпизоде серьезного исторического фильма, оставив сцену и загоревшись вновь мечтами о кинокарьере. Вокруг жужжал рой новых друзей и поклонников, увлекая в скоропалительные романы. Пару раз Дикси казалось, что она готова привязаться и, возможно, даже полюбить. Один претендент на ее сердце был прочно женат, другой оказался наркоманом. Дикси, изнемогая от обиды, отвращения и жалости, сделала неудачный аборт и, тяжело переболев, заперлась дома, проживая заработанные на съемках деньги.