В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком - Жан Беливо

Вождь этой бедняцкой деревушки хвастает, что пять его жен произвели на свет семьдесят два наследника! Все счастливы, клянется вождь! Вот только не уточняет, все ли живы… Такие бесконечные разговоры с представителями «местной власти» тоже являются частью ритуала, и я вынужден выказывать к ним почтительный интерес, хотя, признаю, порой это очень раздражает меня. Наше отношение к такому понятию, как время, напрямую связано с окружающей экономической обстановкой и культурными ценностями. Вот почему создается впечатление, будто наши общества развиваются по разным законам. То, что в привычном мне капиталистическом обществе кажется непростительной тратой времени — например, многочасовые медитации у подножия векового дерева или бесконечные разговоры с каждым посетителем в местных лавочках, — здесь имеет наиважнейшее социокультурное значение. Рассвет или пение петухов по утрам определяют положенный ход вещей, а между ними время тянется нескончаемо, и прошлое смешивается с будущим, а мифы — с реальностью. Эти люди обладают высокой степенью духовности, которую я пытаюсь постичь, но не принять, как будто эта кажущаяся размеренность добавляет повседневной жизни еще одно — метафизическое — измерение. Верования и суеверия разных толков и мастей расцветают в этих краях, живущих вне времени и пространства, пышным цветом. К примеру, жители Блантайра[47] на полном серьезе рассказывали мне, что на вершине их священной горы Муланджи живут духи. Другие уверяли, что души усопших предков не исчезают, а вечно порхают вокруг соломенных хижин. На юге Африки я встретил такое племя, где верили, что в зарослях кустарника вокруг их поселения живут крошечные домовята, и поэтому мастерили себе очень высокие кровати, чтобы ночью ни один резвый домовенок случайно не вскарабкался к ним и не потревожил человеческий сон.

В этих уединенных и отдаленных от цивилизации краях грубое вторжение западной культуры повлияло на древние верования коренных жителей самым непредсказуемым образом.

— Ого, меня показывают по телевизору! — всерьез заявляет молодой парнишка, которого я останавливаю, чтобы узнать дорогу.

— Точно! Точно! — со всех сторон подхватывают, широко улыбаясь, его друзья. — Он про нас по телеку рассказывает!

В их представлении любой белый человек непременно работает на телевидении, причем ведет репортаж в эту минуту в прямом эфире. Им кажется, что кино и телевидение — это некое огромное всевидящее око, которое в любую минуту может нацелиться и посмотреть в любую точку на планете. Кстати, однажды я попал в веселенькую историю благодаря незабвенному Рэмбо. Впервые я столкнулся с разговорами о нем в районе Мозамбика. Представьте себе нищую лачугу, в которую набилось не менее полутора десятков юношей. Оттуда доносятся звуки борьбы. Подхожу ближе: снаружи стоит аккумулятор, подключенный к допотопному телевизору и старенькому видеомагнитофону, у входа хозяин хижины за несколько купюр продает желающим входные билеты в «кинотеатр». И эта сцена в точности повторяется во многих других деревушках! Везде смотрят «Рэмбо» еще и еще раз, как будто в страну неведомо откуда — от правообладателя? от какой-то неправительственной организации? — попала целая коробка растиражированных видеокассет. И все местное население, позабыв о делах, живет по расписанию знаменитых драк Сильвестра Сталлоне. Однажды, меряя шагами душные тропики где-то в провинции Тет на севере Мозамбика, я встретил какого-то юношу, и тот предложил себя в попутчики. Небольшой отрезок дороги мы шли вместе, и после нескольких ничего не значащих фраз Кеннеди Родригес — так зовут парня — вдруг спросил меня:

— Скажи, а как там Рэмбо? Он еще живой?

Застигнутый врасплох, я ответил, что да, конечно, Сталлоне жив-здоров. Глаза парня блестят от радости, и он продолжает:

— Рэмбо жизнью рисковал из-за плохих парней. Он классный! Он мой кумир!

Сообразив, в чем дело, я попытался втолковать ему по-португальски, что это не настоящая история, а выдуманная. Что есть целая съемочная группа, камеры, актеры и что в кадре льется не настоящая, а бутафорская кровь, и все это снимается на пленку…

— А как же те парни, которых прикончил Рэмбо? — подозрительно спросил мой собеседник. — Они-то почему вдруг решили подохнуть в этом твоем «кино»?

— Да они же притворялись, Кеннеди! Их полили кетчупом, чтобы было похоже на кровь!

Еще минуту мы шагали в полной тишине; я видел, что он почти ничего не понял из моего рассказа. Потом он снова задал свой первый вопрос:

— Ну так как же там Рэмбо поживает?

— Кеннеди, слушай! Есть обычный человек. Его зовут Сильвестр Сталлоне. Он живет в огромном городе и зарабатывает кучу денег. И американская армия ему просто одолжила на время пушки, которые ты видел в кино.

Как раз в этот момент мы проходили мимо остова сгоревшего танка, брошенного прямо у дороги.

— Твой отец воевал? Он пережил такие ужасы, которые и не снились Рэмбо! Кеннеди сделал вид, что понял. В ближайшей деревушке, со всех сторон окруженной

зонами разминирования, контролируемыми ООН, мы простились. Кеннеди еще раз пожал мою руку и прибавил:

— И все-таки… Надеюсь, что у Рэмбо все будет хорошо!

Непокоренные края

10 апреля 2004 — 14 июля 2004

Танзания, Кения

Динь-динь! Непонятный звон заставляет меня выбраться из палатки. На центральной площади деревушки какой-то парень стучит железным прутом по висящему на дереве диску грузовика. Тотчас же принимается голосить местный петух. Солнце сквозь листву на деревьях направляет свои первые лучи на пересохшие глинистые склоны окрестных гор. Время намеченного старта я уже умудрился проспать, к тому же местные жители стекаются к моей палатке и уговаривают задержаться еще ненадолго. Вчера я приметил, как над кустарниками поднимались столбы пыли: местные жители обмолачивали фасоль, ударами палок отделяя ее от шелухи. Молодой мельник предложил мне хлебнуть «бамбукового сока», на деле оказавшегося местным пивом, а потом пригласил отведать с ним вместе югари, белых лепешек из маниоки. Корни маниоки чистят, моют, натирают на терке, отжимают сок и высушивают на солнце, прежде чем истолочь в ступке в мельчайшую муку. Наверное, в этой горной местности, спрятанной в глубине танзанийских земель, мой неожиданный визит — настоящее развлечение для местных жителей. Вскоре к местным присоединяются соседи из других поселков, все хотят еще раз послушать мою историю.

— Мне говорили, — начинаю я, — что дорога на север через Додому неопасная. А если идти на запад через Дар-ис-Салам, то там полно диких зверей!

Сейчас же со всех сторон сыплются мнения:

— Точно! Там слоны по дороге ходят!

— Ну да… Но редко!

— А гиен только ночью и видать!

— На прошлой неделе Абу встретил там гепарда…

Я улавливаю только крупицы их разговоров, но и этого достаточно, чтобы разволноваться еще сильнее.

За минувшие дни, пробираясь по петляющим среди холмов труднопроходимым тропам, я не раз с любовью вспоминал асфальтированные дороги. Что если я выбрал неправильный путь? Отправляя в рот очередной маниоковый шарик, сидящий рядом со мной паренек радостно сообщает, что я и сам, если повезет, завтра увижу настоящих львов.

— Там дебри километров на двадцать… Людей нет. Не бойся! Львы только по ночам охотятся!

Я бледнею:

— Ты шутишь? А что делать, если увижу льва?

— Главное, не беги. Не дергайся. Иди себе спокойно. Даже можешь на них смотреть. Страха не показывай — и львы тебя не тронут…

Наутро я отправляюсь в путь на пустой желудок. Не позавтракав. И пусть я физически истощен, все равно нахожусь начеку.

Воздух кругом сухой и прозрачный. Придорожные травы и кустарник едва успели бросить в землю новые семена, как тут же зачахли под палящим солнцем. С пустынной дороги я замечаю вдали стадо мирно пасущихся коз и их величавых пастухов из племен вагого, вахехе и валанги[48], которых распознаю по цветам одежды.

За контрольным блокпостом дорога заметно сужается и петляет еще сильнее. Колеса моей коляски, потяжелевшей на дюжину бутылей с водой, то и дело увязают в рытвинах и рыхлом песке, так что приходится толкать ее с удвоенной силой. Вздрагиваю от любого шороха в кустах. Горло сжимает судорога, и я зорко слежу, не зашевелится ли кто-нибудь в зарослях. Заодно обследую дорогу на предмет следов какого-нибудь хищника. В обеих руках я сжимаю свое «оружие»: баллончики со жгучим кайенским перцем. Пусть только попробуют подобраться ко мне! Я их не боюсь. Я не боюсь. Если уж я принялся это повторять, как заклинание, означает ли это, что на самом деле я очень боюсь? Легкий порыв ветерка касается моего лица, я в панике оборачиваюсь, обозревая свои тылы и опасаясь, что на резкий запах моего давно не мытого тела может запросто подтянуться какая-нибудь «киса». Не к месту припоминаю, как перед самым стартом из дома убеждал сам себя: «Пусть лучше я стану добычей африканского льва, чем меня проглотит ненасытный социум. В первом случае я, по крайней мере, послужу природе». Какое идиотское умозаключение!