Осьминог - Анаит Суреновна Григорян

поэтому смотрел себе под ноги и прислушивался к негромкому стуку каблуков ее сапожек по асфальту. В Нагоя по ночам никогда не бывало так тихо, разве что в старых жилых кварталах и подле святилищ, но и туда доносился шум автострад и работающих допоздна заведений, и запахи из вытяжных окошек темпурных и тонкацуя смешивались с запахами цветущих на улице растений. Александру вспомнилось, как однажды, гуляя по городу ночью, он видел пару – мужчину и женщину, вышедших из бара. Мужчина был одет в строгий костюм типичного сарари-мана[113], женщина – в узкое темно-бордовое платье с короткой юбкой, черные капроновые чулки и европейские туфли на высоком каблуке. Ее прическа растрепалась, и свисавшие вдоль бледного, полупрозрачного в электрическом свете лица пряди придавали ей сходство с куртизанкой с музейных гравюр. Женщина явно выпила больше мужчины и о чем-то рассказывала ему, периодически смеясь над собственными словами; он молча поддерживал ее под руку. Когда они переходили рельсы железной дороги, пересекавшие улицу, женщина запнулась, потеряла туфлю и громко рассмеялась. Мужчина наклонился, поднял туфлю, попытался надеть ее женщине на ногу, но та продолжала смеяться и, держась руками за плечи своего молчаливого спутника, дрыгала ногой.

– Ну-ка, еще немного! Не промахнись, дорогой! Что за мужчины пошли, смех, да и только! – Она запрокинула голову и расхохоталась. – Все-то у вас выходит мимо! Ах, что же нам делать, бедным женщинам!

Мужчина поймал ее ногу, наклонился и поцеловал тыльную сторону ступни. Женщина вдруг перестала смеяться, ее лицо сделалось серьезным и немного грустным, или так только казалось из-за света стоявшего поблизости фонаря.

– Эй, ты что еще придумал? Сейчас поедет поезд, и мы оба погибнем… слышишь, я не хочу, чтобы ты погиб, Иноуэ-сан![114] Ты же говорил, у тебя сын недавно пошел в младшую школу! Поднимайся скорее, сейчас поедет поезд! Ну же!

Они не обращали внимания на стоявшего в тени Александра, да, видимо, и не замечали его. Мужчина, которого женщина назвала Иноуэ-саном, выпрямился, обхватил ее свободной рукой за талию (в другой он нес так и не надетую ею туфлю), помог перейти через пути и сразу за ними, прислонив женщину спиной к фонарному столбу, вновь опустился перед ней на колени и, поставив злополучную туфлю на землю, обеими руками обхватил затянутую в чулок ступню своей спутницы и прижался к ней лицом. Она снова запрокинула голову и коротко рассмеялась, потом так же резко замолчала. Вскоре по рельсам действительно застучал поезд – неторопливая пригородная электричка из тех, что останавливаются на каждом полустанке. В желтых прямоугольниках окон не было ни одного пассажира.

– Ясуда-сан… простите меня, я понимаю, что это очень личное. Вы действительно так серьезно поссорились из-за нас с вашим другом?

Она кивнула и некоторое время молчала, так что Александр подумал, что она не станет отвечать вовсе. Темнота, полная запахов моря, водорослей, влажной листвы и земли, обступала их со всех сторон, и казалось, что, кроме вычерченной светом фонарей и отдельных освещенных окон улицы, мира не существует вовсе, и маленький остров одиноко дрейфует в черном, как чернила каракатицы, море под таким же черным беспросветным небом. Александр поежился и отпил еще немного теплого латте.

– Прошлым летом я впервые приехала на Химакадзиму навестить тетю, – наконец проговорила Томоко. – Раньше она всегда сама к нам приезжала: родители были против того, чтобы проводить здесь выходные, вроде как глупо ехать из столицы в такое захолустье, да и папа с тетей – она его старшая сестра – особенных отношений никогда не поддерживал, даже открыток на праздники они друг другу почти никогда не посылали. Но мне очень хотелось посмотреть, как живет тетя, она столько рассказывала, какая здесь смертная скука и ничего, кроме рыбы, рыбаков и рыбного запаха, да еще туристов, приезжающих ловить осьминогов. Ну еще Тако-мацури[115] в августе, перед самым сезоном тайфунов. – По голосу Томоко было слышно, что она улыбается. – Так что в прошлом году я как раз на Тако-мацури сюда и приехала.

– Тогда вы и познакомились с Игараси-саном?

– Ну да. – Она помолчала еще немного. – Он инструктировал школьников, которые должны были нести деревянного осьминога на празднике. Вы его видели, этого осьминога, если заходили в местный краеведческий музей, он смешной такой, красный, с глазами, как в анимэ, и ртом трубочкой. В тот день было так весело. После праздника Акио подошел к нам и заговорил с тетей, и она нас друг другу представила. Потом я приехала на новогодние каникулы и в марте, и вот теперь… тетя даже отвела мне комнату, в которой я могу заниматься.

– Так, значит, книги на полках не ваши?

– Книги? – Удивилась Томоко. – А, вы про книжный шкаф в комнате. В основном тетины, мои только детективы и манга.

– Девушка из университета Васэда читает детективы и мангу?

– Тетя знала Акио, когда тот был еще ребенком, и все время мне его нахваливала. Наверное, поэтому… – Задумчиво сказала Томоко, как будто не расслышав его вопроса, но потом добавила: – Что вы, Арэкусандору-сан, я самая обыкновенная девушка, во мне нет ничего особенного. В конце концов, чтобы учиться в университете, достаточно небольшого прилежания и денег родителей, так что это не моя заслуга.

– Я бы с этим поспорил, Ясуда-сан.

Она пожала плечами, прошла еще несколько шагов вдоль улицы, остановилась и, отвернувшись от Александра, стала смотреть в сторону моря. Прислушавшись, он различил тихий шорох волн, накатывавшихся на сложенные из треугольных бетонных блоков волнорезы, и резкие плаксивые крики чаек вдалеке.

– Ясуда-сан, с вами все в порядке?

– Да… да, все в порядке. Скажите, Арэкусандору-сан, у вас никогда не было ощущения, что за вами кто-то наблюдает?

Он подошел ближе, так что теперь едва не касался губами ее волос. Ему хотелось обнять ее за плечи и притянуть к себе, но мешала бутылка латте, которую теперь было некуда деть.

– Наблюдает? Что вы имеете в виду? Вас кто-то преследует?

– Не знаю… вы сейчас надо мной смеяться будете, Арэкусандору-сан, и решите, что я дурочка. – Она покачала головой: в воздухе появился и тотчас пропал сладковатый запах ее парфюма.

– Обещаю, что ничего такого не решу, Ясуда-сан. – Александр наконец сообразил засунуть чертову бутылку в задний карман джинсов.

– Здесь так спокойно, – вместо ответа сказала Томоко. – Люди совсем не такие, как в Токио. Там никто друг друга не замечает, все бегут со всех ног по своим делам, никому и дела нет до других. Мне там иногда казалось, если я встану посреди улицы и закричу изо всех сил или брошусь у всех на глазах в Сумиду – никто даже и не заметит. Наверное, во всех больших городах человек чувствует себя ужасно одиноким. Вы ведь из Москвы?

Александр кивнул, но, сообразив, что Томоко его не видит, сказал:

– Да, из Москвы. Учился там в Институте международных отношений.

– И что, в Москве тоже так?

– Совсем не так, у нас правостороннее движение и на улице нет автоматов с напитками, – попытался пошутить Александр.

– Человек всегда носит с собой свою судьбу, – задумчиво проговорила Томоко. – Но бывает такое… очень редко… когда человек чувствует, будто судьба смотрит на него – нет, не смотрит, а как бы подсматривает исподтишка, и от этого становится не по себе. С прошлого лета я живу с чувством, что со мной должно случиться что-то ужасное… это все равно как случайно увидеть движение теней в щели под закрытой дверью, когда точно знаешь, что за дверью никого нет…

– Не уверен, что понимаю вас, Ясуда-сан, – признался Александр.

Томоко вздохнула.

– Наверное, потому я и собралась тогда наконец к тете: