Насвистывая в темноте - Лесли Каген

С лестницы донеслись шаги, и я быстро пихнула карточку в коробку.

— Кто внизу?

— Это всего лишь я, миссис Голдман.

— Что это ты делаешь в темном подвале, либхен?

— Ничего.

Она помолчала. Потом говорит:

— Я понимаю.

Она остановилась на площадке.

— Когда ты закончишь с этим «ничего», подойди к задней двери, пожалуйста. Я хотела угостить тебя кое-чем.

Вот так так… Не знаю, что на меня нашло. Слезные канальцы пригодились, да еще как. Закончив, я вытерла щеки грязной белой блузкой, лежавшей на стиралке, и сунула обувную коробку назад, в потайную дыру. А потом поднялась по ступенькам и нашла у двери миссис Голдман зеленую стеклянную тарелку. Шесть сахарных печенюшек и холодное, свежее молоко в прозрачной чашке, как мама давала.

Я отнесла печенье и молоко к скамейке во дворе, рассматривала украшенный к Четвертому июля велик сестры и думала про фотографию со счастливой улыбчивой мамой и про то, какая же замечательная миссис Голдман, даже если она не обязана творить добро (тем более после всего зла, которое причинили ей нацисты). И пусть даже в последнее время мне не особо везет, этот велик, и та фотография, и наша хозяйка вселили в меня такую благодарность, что я соединила ладони, склонила голову и сделала то, чему научил меня папа. Я поблагодарила всемогущего Бога за его благословение. И особенно — за те потрясающие, потрясающие золотистые печенюшки, которыми я набила рот, не оставив ни единой крошечки Тру.

Глава 17

Вилли О’Хара нравился Тру, хоть он собирал марки и вечно приставал ко всем, выклянчивая ненужные конверты. Это увлечение я считала глупостью, но Вилли же не виноват. Мама у него художница, отчего и сам Вилли вышел чуточку странным. Миссис О’Хара мастерила всякие штуки из глины. «Бюсты», называл их Вилли. А я точно знаю, что это вранье, ведь «бюст» — это то же самое, что «сиськи». Вилли, наверное, придумал это, чтобы рассмешить Тру, и я не могу его винить. Смех у моей сестры звучит как мелодия «Собачий вальс», которую она умеет играть на пианино, услышишь такой смех — и сразу радуешься.

Вилли толстоват, но уверяет, что у него просто «широкая кость», да и говорит он забавно. Так звучит «бруклинский акцент», объяснила мне Тру. Вилли переехал в наш квартал из Нью-Йорка прошлым летом, спустя месяц после нас, потому что отец Вилли сбежал от них со своей блондинкой-секретаршей, а в здешних краях у его мамы жили родственники, которые помогали им чем могли, пока миссис О’Хара не встанет на ноги. Хотя, похоже, уже встала: недавно миссис О’Хара зачастила в ночные клубы с офицером Риорданом, и Быстрюга Сьюзи считает, они скоро поженятся.

Фонари уже зажглись, так что все мы сидели на крыльце О’Хара, готовясь сыграть в «Красный свет, зеленый свет, привидений нет как нет». Я тогда знать не знала, что в следующий раз поиграем мы очень не скоро.

Вилли объявил:

— Сегодня у красных лодок нашли мертвую Сару Хейнеманн, и мама говорит, она очень рада, что я не девочка, потому что вряд ли смогла бы жить без меня.

Мы притихли, но потом Тру спросила, облизнув губы:

— А что, ее убили и снасиловали, как и Джуни?

— Угу. — Скорчившись, Вилли навязал на шнурки по два узла, потому что координация у него не очень-то, и на прошлой неделе Вилли споткнулся и полетел с этого самого крыльца, здорово раскроил руку и теперь каждые пять минут тыкал всем под нос свои раны. — Так офицер Риордан сказал моей маме, я сам слышал.

Арти Бюшам сидел рядом со мной, а Венди — рядом с ним. Быстрюга Сьюзи перестала играть с нами в «Красный свет, зеленый свет», потому что, по ее словам, уже выросла из подобных игр. Она была на детской площадке через улицу, сидела на скамейке, подбрасывала красный мячик и разговаривала с Бобби и Барб.

— В этом году Сара собиралась на Первое Причастие, — сказал Арти. — Спорим, ее похоронят в праздничном платье. Как Джуни.

Все это так грустно, что никто из нас не смотрел друг на друга.

— Моя мама говорит, волноваться не надо, — сказал Вилли. — Этого гада скоро поймают, потому что у нас замечательные полицейские, офицер Расмуссен и офицер Риордан.

Ох, бедняга Вилли. Думаю, мамы-художницы не особенно умные, ведь если дать себе труд подумать хоть минутку, сразу станет ясно как божий день, что Расмуссен — не тот, кого из себя строит. Как сказала бы бабуля, все судят о книге по ее обложке.

Я повернулась к Венди, и она с громким чмоком послала мне воздушный поцелуй.

— Как там дела у вашей мамы? — спросила Мэри Браун, сидевшая на ступеньку выше. Это явно в наш с Тру адрес: такие вопросы нам теперь обязательно задавали не меньше раза в день.

— Ей гораздо лучше, — ответила Тру, хотя и понятия не имела, как у мамы дела, потому что Нелл уже пару дней отказывалась с нами разговаривать. Они с Эдди крупно повздорили. Прошлым вечером я слыхала… черт, да весь квартал слыхал, как Нелл орет на Эдди, гоняясь за ним по Влит-стрит, размахивая над головой лифчиком и вопя со всей мочи: «Мелинда? Мелинда?! Ты дошел до второй базы с этой сучкой из дальнего космоса?»

Выяснилось, что тетя Нэнси видела в багажнике машины Эдди вовсе не пиво (я же говорила, у него глаз дергается, когда он врет). Нелл вытащила ключи из кармана его джинсов, когда Эдди вздремнул после ежедневных упражнений, которыми они занимались в ее комнате. Хотела сделать доброе дело, выбросить пивные банки, чтобы у Эдди не было скандалов с мамой. И под запасной покрышкой наткнулась на лифчик. Начиная со вторника Нелл рыдала, запершись в своей комнате, и уж точно не ходила в больницу Святого Иосифа проведать маму. И Холл тоже не ходил — слишком был занят своей интрижкой с Рози в «Боулинге Джербака», о чем знали все вокруг, ведь в нашем квартале шила в мешке не утаишь. Люди еще сочувственней начали таращить глаза на нас с Тру и сразу прекращали разговоры, стоило подойти поближе.

Шашни Холла с Рози нас не особо заботили. Да что там, мы бы только порадовались, если б не пришлось его больше видеть. И уж точно мы не позволим Рози Раггинс заделаться нашей новой мамой, у нее уже есть дети — мерзкие близнецы Рики и Ронни, которые вечно ковыряются в носу и устраивают подлые розыгрыши: то сунут тебе на парту подушку-пердушку «Вупи», то выдернут стул как раз в тот момент, когда ты садишься. Пакостники, одно слово.

— Похоже, опять будет гроза, — сказал Арти.

Ага, уже вовсю пахло грозой. Я оглянулась на Тру: так и есть, растирает руку. На другой стороне улицы Быстрюга Сьюзи, Бобби и Барб собирали мячи, и биты, и все прочее, потому что на время дождя площадка закрывалась, чтобы никого не зашибло молнией.

Мы все же решили рискнуть и сыграть хоть разочек, пока не ливануло, так что по-быстрому разыграли «камень-ножницы-бумагу»: кому водить. Быть первым Привидением выпало Арти.

Он помчался прочь по газону O’Хара, пока остальные старательно и громко считали:

— Раз-Миссисипи… Два-Миссисипи… Три-Миссисипи…

Мне по правде нравилось это вечернее время, когда все родители уже дома, слушают радио, и, может, тянут пиво из высоких бокалов, и разговаривают — совсем как, бывало, и мои мама с папой, — рассказывают, кто чем занимался за день.

— Десять-Миссисипи… Одиннадцать-Миссисипи…

Если бы кто-то подвел меня к одному из этих домов, пусть даже и с завязанными глазами, я все равно с легкостью смогла бы сказать, чей он. По послеобеденным запахам. Чесночные Фацио, кислокапустные Голдманы, Бюшамы с «трущобным лакомством» и тушенка у О’Хара.

— Пятнадцать-Миссисипи… Шестнадцать-Миссисипи…

Я повернулась посмотреть, сидит ли мистер Кенфилд в своем кресле-качалке. Сидел и качался, глядя на улицу перед собой, как обычно по вечерам, прикидывая, наверное, как это Дотти удалось раствориться в воздухе.

— Двадцать два-Миссисипи… Двадцать три-Миссисипи.

Я задумалась, что сейчас делает мама. Мне захотелось сто раз подряд провести золотой щеткой по ее волосам, как иногда мне позволялось.

— Двадцать пять-Миссисипи… Готов или нет… мы уже идем!

Венди поймали первой, как и всегда. Арти спрятался в кустах под окном своей спальни, и только Венди прошла мимо, распевая: «Крафный ффет, феленый ффет, прифитенья нет как нет», он выскочил с криком «бу!». Но вместо того чтобы рассмеяться, как обычно, Венди почему-то расплакалась, так что всем остальным пришлось дожидаться, пока Арти не сбегает к себе в подвал за эскимо, у них там стоит морозильник — огроменная штуковина, забитая олениной и всякими припасами, на случай, если русские нападут. Кроме того, мистер Бюшам выкопал на заднем дворе бомбоубежище, так что мы с Тру старались быть с ним повежливее, просто на всякий случай. Пока мы жили на ферме, нам позарез хотелось иметь бомбоубежище, но мама сказала, оно нам не пригодится, потому что весь треп про русские бомбы — глупейшая чепуха, а причин для беспокойства нам хватает и помимо красных. Папа на это рассмеялся и сказал: «А о чем нам беспокоиться? Лоренс и так неплохо подает».