Солоневич - Константин Сапожников

Впоследствии Юрий так вспоминал об этом уютном семейном пристанище: «Была у нас в Салтыковке, в нашей двухкомнатной „голубятне“, огромная кафельная печь, занимавшая по четверти из каждой комнаты, сложенная каким-то великим мастером-печником. Тяга в ней была такая, что в ней горели даже сырые, мокрые от дождя или снега берёзовые поленья. Через полчаса она нагревала всю квартиру даже в самые морозные дни до вполне приемлемой температуры. Зимой, приходя снаружи, так приятно было прижаться к ней спиной и ладонями и мечтать о Таити или Гонолулу»[25].

Несмотря на дифирамбы Салтыковке, Тамара, получив в январе 1928 года разрешение на загранкомандировку в Берлин, покинула «салтыковский рай» без сожаления, прихватив с собой Юру. Иван посадил их в международный вагон, помахал на прощание рукой в почти непроницаемое окно и в грустном одиночестве отправился на свою «загородную виллу»…

На огонёк в Салтыковку собирались разные люди. Как вспоминал Юрий, отец «тогда верил в людей и считал, что нет на свете ничего интереснее и лучше, чем они. Даже в самой отъявленной сволочи он находил жемчужинку, из-за которой ею стоило поинтересоваться. Он редко бывал в одиночестве, а так как друзей была масса, и друзья все интересные, то и случалось иногда, что в нашей салтыковской голубятне набивалось по тридцать человек. Все — разных толков и темпераментов, но все его одинаково любившие и ценившие»[26].

В документальной повести «Роман во Дворце труда» Солоневич упомянул о некоторых салтыковских визитёрах: «В сенях моей мансарды всегда стоял десяток пар лыж, и у меня собиралась самая невероятная и, казалось бы, несовместимая публика. Каким-то таинственным российским способом она всё-таки совмещалась: чекист Преде, милый батюшка из микроскопической салтыковской церковушки, главный и самый бескорыстный друг Советской России м-р Инкпин, регулярно приезжавший в Москву, чтобы выклянчить очередную субсидию и получить очередную директиву, секретарь ЦК английской компартии м-р Горнер, наезжавший то на покаяние, то на поклонение, некоторые (другие) люди, удобно скрывавшиеся за этим прикрытием от небезызвестного недрёманного ока, и много всякой молодёжи».

В другом месте повести Солоневич в числе гостей назвал «большевистского полпреда в Ковно т. Карского»[27] и «передовика „Известий“» А. Я. Канторовича. В материалах следственного дела Солоневичей упоминались и некоторые другие завсегдатаи «голубятни». Среди них — германский дипломат Вирт[28], через которого Солоневич переправил Тамаре в Берлин материалы, предназначавшиеся для будущей публицистической деятельности: вырезки из советской прессы, фотографии, даже свои «разоблачительные статьи», которые, к сожалению автора, ни одно из немецких изданий не приняло.

Самые близкие, можно сказать, товарищеские отношения сложились у Солоневича с Зиновием Яковлевичем Эпштейном. Не встретиться они не могли, потому что Зиновий (Зен — в дружеском кругу) некоторое время жил по соседству с Иваном в Салтыковке. Познакомились они в 1927 году на перроне, дожидаясь поезда в Москву. Слово за слово разговорились, по малозаметным признакам ощутили близость своих подходов к окружающей жизни, неудовлетворённости тем, что были вынуждены мимикрировать, выражать лояльность тому, чему были чужды и чему не верили. Эпштейн работал в институте норм и стандартов угольной промышленности, занимался вопросами технической пропаганды. Несмотря на свой «профиль» работы, к лозунгам ускоренной индустриализации страны Зен относился критически, считая, что осуществляется она «через рабский труд граждан, независимо от того, находятся ли они на свободе или в лагерях».

После переезда Зена в Москву Солоневич часто навещал приятеля по новому адресу — Хоромный тупик, дом 2/6. Характер у Эпштейна был лёгкий и весёлый. Он был «душой компании», пользовался успехом у женщин, никогда не обременял знакомых личными просьбами, но любил быть «полезным».

Зен владел обширным репертуаром анекдотов, в том числе «политически вредных». Больше всего нравился Ивану его анекдот о «русских пролазах»: сидели два еврея в московском ресторане, смакуя коньячок после сытного обеда. Один из них глянул краем глаза в газету «Правда», лежавшую на столе, и охнул от удивления: «Смотри-ка, Наум, заместителем наркома по торговле назначили Игната Демьяновича Сидорова!» Второй еврей сокрушённо покачал головой и осуждающе вздохнул: «Ох уж эти русские, везде пролезут!»

После ликвидации нэпа «райское житьё» стало давать перебои: возникли проблемы с приобретением продуктов, всё чаще отключали электричество. Чтобы наладить домашнее освещение, приходилось добывать керосин. В декабре 1931 года, уже после возвращения Юры из Германии, Салтыковка в очередной раз погрузилась во тьму. Поехали в Москву за керосином, простояли шесть часов в очереди на жестоком морозе. Иван Солоневич взял на себя «административные обязанности» по упорядочению очереди. По праву организатора, когда лавку открыли, первым наполнил два пятилитровых бидона вне очереди и сверх нормы. Кто-то стал протестовать, полез с кулаками. Завязалась драка, из которой, конечно, победителем вышел Солоневич. В другом случае керосин пришлось просто «умыкнуть» с территории какого-то охраняемого склада.

Салтыковские восторги Ивана ослабели, когда местная «среда обитания» непоправимо ухудшилась: свет на улицах пропал, тротуары были разобраны на дрова и сожжены в «румынках», а грязь стала непролазной. Пригородные поезда ходили «неритмично», часто из-за нарушений в графике люкс-экспресса «Голубая стрела», который циркулировал между Москвой и Нижним Новгородом. Эти ожидания на перроне в ранние зимние утра были тяжкими и утомительными и навсегда запомнились Солоневичу:

«И вот — стоят эти обмёрзшие (пригородные) поезда и ждут, пока мимо этих замёрзших людей, цепляющихся за жгучее железо поручней, с великолепным грохотом, обдавая пролетариат снежной пылью и ледяным ветром, голубой молнией мелькнёт показательно-издевательский экспресс с его ответственными — вот вроде меня — пассажирами… Для меня — этот голубой экспресс стал неким символом социализма, индустриализации, пятилеток, рекламы, блефа и халтуры».

Солоневич был эмоционально привязан к Салтыковке, много, с аналитической дотошностью писал о ней. На примере «отдельно взятого» посёлка он рассказывал об общих процессах в Советском Союзе, резюмируя их одним словом: деградация. Нельзя отказать Солоневичу в проницательности, когда он указывает на главную причину крушения нэпа. На фоне оживления частнопредпринимательской деятельности «многочисленная администрация ходила угрюмо и угрожающе: её полномочия таяли с каждым днём, и её доходы таяли с тем же каждым днём… Началась та партийная безработица, которая впоследствии сыграла решающую роль в деле ликвидации нэпа… Партийная администрация стала обнаруживать, что вся эта мелкобуржуазная сволочь может жить вовсе без ордеров, разрешений, планов и всего прочего — партийная администрация скрежетала зубами и говорила: „Ну, подождите, не всё коту масленица“»…