Солоневич - Константин Сапожников

Как писал Солоневич, «Одесса пережила отвратительные дни: вот-вот в вашу квартиру ворвутся обоего пола питекантропы и начнут рыться в шкафах и комодах, столах и сундуках. А вы будете стоять и смотреть — бессильный представитель вымирающего мира собственности». В то же время Солоневич свидетельствует, что пролетариат на подстрекательство к грабежу не поддался. «Дни мирного восстания» прошли действительно мирно, желающих «пограбить награбленное» не нашлось, если не считать представителей уголовного дна, портовых подонков, «шпаны» — по одесскому лексикону. Грузчики — товарищи Ивана — не пошли на «разрешённый властями» грабёж. Они пытались предотвратить налёты на квартиры запуганных людей, хотя, по портовым традициям, всегда были готовы «унести на спине, увезти ночью на лодке или вообще „национализнуть“ любым способом» всё, что «плохо лежит».

С первых дней жизни в Одессе Иван и Тамара строили планы побега из Советской России. Иван прорабатывал легальные варианты: «устроиться где-нибудь в порту, на таможне, на границе так, чтобы до заграницы оставалось несколько шагов. Но в эти места пускали людей только с проверенными биографиями. У меня не было никакого желания предъявлять свою биографию на благоусмотрение ВЧК».

Постоянная борьба за существование, выживание семьи и своё собственное — вот что определяло его тогдашнюю оценку советских порядков большевистской власти. В книге «Диктатура импотентов: Социализм, его пророчества и их реализация» Солоневич заключил: «Я не думаю, чтобы в эти годы я отличался бы выдающимися аналитическими способностями. Моё отношение к большевизму было типичным для подавляющей — неорганизованной — массы населения страны. Я, как и это большинство, считал, что к власти пришла сволочь».

Свою версию одесской жизни начала 1920-х годов дал Борис в книге «Молодёжь и ГПУ»:

«А ещё говорят — нет чудес.

— Эй, товарищ Солоневич! Зайди-ка наверх — тебе письмо тут есть.

Я поднял голову. Из окна канцелярии военкомата на 4-м этаже ухмылялось лицо какого-то приятеля.

— Да времени, брат, нет. Брось-ка, голуба, его просто вниз!

Через минуту белый листок конверта, колыхаясь и скользя, упал на мостовую. Я поднял письмо, поглядел на адрес и радостно вздрогнул. Почерк старшего брата… Больше двух лет мы не видали друг друга… Чёрт побери — значит, он жив и в России!..

На письме был штемпель Москвы. „Каким ветром занесло его в Москву?“ — мелькнуло у меня в голове. Но сейчас же я и сам рассмеялся такому вопросу. Таким же — как и меня в Севастополь. Путаные ветры были в те времена…

„Милый братик Боб, — писал Ваня, — посылаю тебе письмо наудачу на адрес Севастопольского Всевобуча. Тебя, как чемпиона, там должны, конечно, знать и найти…

Можешь себе представить, как я дьявольски рад, что ты жив. А по совести говоря, я и не надеялся видеть тебя на этом свете.

А узнал я о тебе до нелепости случайно. В Москве теперь я проездом. Живу с Тамочкой и Юрчиком под Одессой.

По старой привычке купил в киоске „Красный спорт“. Просматриваю. Гляжу — фото — победители Крымской Олимпиады. Такие фотографии — их на пятак — дюжина. А тут почему-то я пригляделся… Судьба какая-то ввязалась в это дело. Гляжу — твоя физиономия… Вот так чудеса!.. Ну, я, конечно, сейчас же на почту… Я так рад, что хоть тебя отыскал в этой нелепой каше… Где батька и Вадя — ума не приложу… Знаешь, что, Bobby, — плюнь на всё там — приезжай ко мне. В такое время плечо к плечу легче воевать с жизнью…

Ей Богу, приезжай, братик!“…»

Второй раз звать Бориса не пришлось. Несмотря на трудности проезда в Одессу, её особое приграничное положение, Борис, обеспечив себя необходимыми документами, в том числе и мандатом «организатора олимпиады Юга России», отправился в путь. Преодолев патрули, заградительные отряды, проверки и прочие препятствия, Борис добрался, наконец, до цели. И вот — встреча. Первое впечатление о брате Борис запечатлел на страницах своей книги:

«Кто узнал бы в босоногом человеке, одетом в брючки и рубаху, сшитые из старых, покрытых пятнами мешков, — блестящего журналиста и человека с высшим юридическим образованием? По внешности вышедший мне навстречу человек был похож на бродягу, пропившего в кабаке остатки своего костюма… Вероятно, любой из моих читателей со страхом отшатнулся бы от такой странной фигуры… Но для меня это был мой милый брат, шуткой судьбы оставшийся в живых и заброшенный в дебри Новороссии».

В этой же книге Борис оставил безрадостную зарисовку жизни в Одессе:

«Тяжёлой была зима 1922 года! Неурожай, террор, реквизиции, паралич транспорта — всё это несло с собой всё обостряющийся голод. Одесса, жившая морем и портом, представляла собой пустынный вымирающий город. Вместо электричества дома освещались жестяночками с фитильками-коптилочками, дававшими копоть за 10 свечей, а светившими в четверть свечи. Воды не хватало. Водонапорная станция, расположенная в 40 километрах от города, на Днестре, не работала… Мы носили воду вёдрами за несколько километров из колодцев. Об умывании и не мечтали: не хватало воды для питья. Топлива почти не было. В каждой комнатке стояло изобретение эпохи „военного коммунизма“ — жестяная печурка, называвшаяся „временкой“ или почему-то „румынкой“, — которую топили случайными материалами, начиная от собственной мебели и кончая соседними заборами».

В семейном фотоальбоме Солоневичей сохранился снимок, иллюстрирующий эти слова Бориса: он сидит у «румынки», протянув к огню ноги в грубых башмаках и солдатских обмотках. Спортсмен, волевой человек, привыкший преодолевать трудности и лишения, снят в момент невесёлых раздумий. Как жить? Что делать? В то время Борис работал «раздельщиком» на автомобильном кладбище, получая в качестве пайка килограмм чёрного хлеба. Дополнительные средства на жизнь дало участие в «чемпионатах французской борьбы». Для большей привлекательности организаторы назвали их международными и в срочном порядке подыскали нескольких «иностранцев». Так Борис стал Бобом Кальве, «австралийским чемпионом», оказавшимся в Одессе «проездом в Москву». Артистические данные у Бориса несомненно были: «В своём американском пальто, скаутской шляпе, золотых очках, я с важным и надменным видом появлялся в театре и с успехом изображал иностранца, владеющего только „австралийским языком“».

Как выживали Солоневичи в месяцы «хаоса и разгрома»? По их рассказам, они создали что-то вроде «бродячего цирка», который гастролировал по сёлам. Неискушённые в цирковом жанре селяне охотно приходили на «грандиозные вечера смеха и силы», в которых братья выкладывались до предела: они пели, декламировали, показывали незатейливые фокусы и, наконец, потрясали нехитрые мозги зрителей «грандиозным гала-спорт представлением». Как вспоминал Борис, «наши силовые номера производили фурор. Было здесь и поднимание всяких доморощенных тяжестей, и „разбивание камней на грудях“, и „адская мельница“, и „мост смерти“, и прочие эффекты… Если удавалось — провоцировали на выступление какого-нибудь местного силача, который обычно срамился, не зная специальных трюков. После этого мы устраивали схватку „на первенство мира по борьбе“, с соответствующими „макаронами“ и „грозным рёвом разъярённых противников“. При хороших сборах мы угощали зрителей на десерт дополнительным блюдом — схваткой по боксу в самодельных перчатках из брезента, как рашпилем рвавших кожу при случайных ударах по лицу»…