Куба, любовь моя - Михаил Ахманов

Тут можно было бы порассуждать о предопределенности, детерминизме и свободе воли, но в философии я не силен. Потому и мучался сомнениями.

Вспомнилось мне, как произошла метаморфоза с Анной. В прежнем состоянии я ее, по совету магистра, синтетической кровью поил. Когда с таблетками заявился, пришлось рассказать о Лавке, и, думаю, в тот миг она мне не поверила – уж больно все это казалось сказочным и нереальным! Вытряхнула на ладошку голубоватый шарик, поглядела на него и вздохнула печально – мол, утешить меня хочешь, милый, успокоить. Однако проглотила пилюльку, уселась на диван, сложила на коленях руки, и я заметил, что личико у нее бледнее мела, а губы дрожат. Время шло к вечеру, я понимал, что моя ласточка голодна, и ждал со страхом, что она вот-вот попросит крови. Ждать пришлось недолго, так как снадобья из Лавки действуют с потрясающей быстротой, но не было в жизни моей труднее и тяжелее этих считаных секунд. Вдруг я увидел, что щеки Анны зарумянились, а глазки заблестели; она соскочила с дивана и сказала, что хочет есть. Тут мы отправились на кухню, и она опустошила холодильник, все подмела, от верхней полки с пакетом молока до поддона с фруктами.

Боже мой, как она ела! В несколько минут ухитрилась умять две банки шпрот, здоровый кусок сыра, палку колбасы, лечо, маринованные огурчики, килограмм слив, батон и молоко с печеньем! Ничего удивительного: голод – естественная реакция при изменении метаболизма… Я глядел на нее и тер кулаками повлажневшие глаза; я уже знал, что снадобье сработало, ибо к ампулам с кровью, хранившимся в холодильнике, она не прикоснулась. Она их даже не заметила, так была увлечена шпротами и сыром! Умяла все и говорит виновато: извини уж, милый, что тебе ничего не осталось… Может, в магазин сбегаем?.. Туда мы и направились и накупили столько, что еле унесли.

Так было с Анной. С тех пор она ест с большой охотой, но на фигуре это не сказывается: талия у ласточки – пятьдесят шесть. Ну, и все остальное тоже в порядке… в таком порядке, что глаз не отвести…

Я уставился в ее каштановый затылок, прикидывая, не возникнет ли у моего клиента та же реакция – проще говоря, зверский аппетит. На этот случай имелась у меня заначка – три килограмма ветчины, буханка с автомобильное колесо и дюжина пива. Еще бананы и маринованые ананасы; я учел, что наш конкистадор – мужчина представительный и крупный. Перекусит и, глядишь, разговорится… Вот будет радость дону Луису!

Звездное сияние померкло, небеса стали розоветь, и наш проводник и водитель выключил фары. В этот предутренний час горный воздух был прохладен и удивительно свеж – не так, как в Подмосковье, а по-своему, по-особому, ибо смешались в нем запахи земли и моря, напоминавшие, что Куба – остров, хоть и изрядной величины. Остров-сабля, остров-ятаган; вдоль по лезвию можно месяц странствовать, не видя океана, а пойдешь поперек, хоть в одну сторону, хоть в другую, дня за три доберешься до морского берега. Красивая земля, но, если вспомнить рассказы дона Луиса, пропитанная кровью: кровью индейцев, которых выбили под корень, кровью испанцев и английских пиратов, кровью негров-рабов… С другой стороны, есть ли на свете край, не политый кровью? А где кровь, там и вампиры, а где вампиры, там и Забойщик… Так что здесь я кстати пришелся, на нужном месте нахожусь и в нужное время.

Сунув руку в карман, я вытащил флакончик с тремя голубыми горошинками. Джип тряхнуло на ухабе, рука моя дрогнула, и пилюльки весело заплясали в своем стеклянном пузырьке. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз… На мгновение мелькнул предо мной длинный сумрачный коридор Лавки, заставленный шкафами, стеллажами, сундуками со всякой всячиной, и почудилось мне, будто явилась на фоне утесов знакомая дверь с латунной ручкой. Но – лишь почудилось… Мираж, иллюзия, не более того! Лавка уже одарила меня всем необходимым, и для новых встреч повода не было.

Розовый блеск зари начал сменяться небесной голубизной, над горными пиками появился ослепительный краешек солнца. Дон Луис сбросил скорость. Машина замерла у пологого склона, усеянного камнями, среди которых петлял ручеек. Склон поднимался вверх, к горловине ущелья, зиявшего темным провалом на фоне одетых зеленью гор.

– Приехали, амигос, – сказал археолог.

Мы выбрались из машины и зашагали знакомой тропой, протоптанной вчера нашим отрядом. Анна и дон Луис шли налегке, я, кроме катаны, тащил увесистый мешок с продовольствием. Путь был недалеким; через несколько минут я уже видел заросшую травой площадку перед входом в ущелье и высокую фигуру упыря. Он стоял, опираясь на шпагу, охватив эфес обеими ладонями. Его камзол валялся на траве.

– Вы позволите мне с ним поговорить? – спросил дон Луис.

– Разумеется. Только не подходите близко.

– Почему?

– В целях вашей безопасности.

Археолог вытащил очередную сигару, чиркнул зажигалкой, закурил и призадумался. Потом промолвил:

– Я могу встать за одним из этих камней. Выберу, какой побольше, и…

– Нет. Вы встанете за моим плечом. Справа от меня.

– Но, дон Педро…

– Делайте, как говорит мой муж, – сказала Анна. – Ему виднее.

Больше дон Луис не спорил. Хоть довелось ему стать участником двух сражений с упырями, он все еще думал о них как о людях и не учитывал их резвости. Нормальный человек, хоть олимпийский чемпион, не прыгнет с места на десять метров, а для вампира это не расстояние. Глазом моргнуть не успеешь, как он уже тут, а его клыки – на горле… Так что рисковать не стоило.

Бросив свой мешок под ближайший камень, я выбрал позицию шагах в двадцати от клиента. Он высился среди травы, точно монумент: воротник рубахи расстегнут, борода струится по мускулистой груди, ноги широко расставлены, лезвие шпаги сверкает. Очень, очень величественная фигура! Прям-таки командор – тот самый, что утащил в пекло Дона Жуана… Солнце было справа от него, а от меня – слева, так что мы находились в равном положении.

Он поднял шпагу, я изготовился отбить удар, но это была не атака, а приветствие. Франсиско Писарро, конкистадор, маркиз и губернатор Перу, салютовал мне как рыцарь рыцарю. В самом деле, странный упырь! Ни один из древних монстров, доживших до нашего века, такого бы не совершил; они впитали дух двадцатого столетия, в котором цена благородству и чести даже не медный грош, а деревянный рубль. Но Писарро жил в эпоху, когда честь еще чего-то стоила. Хотя, конечно, была подешевле, чем золото инков.

– Если хотите с ним поговорить, то сейчас самое время, – сказал я дону Луису. – Начнется драка, будет не до разговоров.

– Благодарю вас, дон Педро. – Археолог, забыв мои наставления, шагнул было вперед, но я вытянул руку с клинком, заставив его отступить. – Простите, я взволнован… взволнован, друг мой, как никогда до сих пор… даже в горле пересохло…

Но заговорил он ясным четким голосом, неторопливо и уверенно, и жесты его были спокойными, плавными, будто не на испанском он изъяснялся, а на языке меланхоличных финнов. Анна стоявшая за моей спиной, шептала мне в ухо, и эту беседу дона Луиса с великим завоевателем я привожу в ее переводе. Сам я улавливал лишь отдельные слова, и были они, по большей части, знакомыми или незнакомыми именами.

– Вы верите в Бога, дон Франсиско? – произнес старый археолог. – Считаете ли вы себя потомком Адама и Евы, одним из огромного множества людей, за которых отдал жизнь Иисус Христос, Сын Божий? Помните ли вы о подвиге и жертве Спасителя? Живы ли в вашей душе любовь к Нему и надежда на прощение? Хотите ли вы покаяться, очистить себя от скверны и спастись от адских мук?

Он сделал паузу и взглянул на часы. Вероятно, момент для этой речи был рассчитан с точностью до секунд – издалека, из Апакундо или другого ближнего местечка, донесся едва слышный перезвон колоколов. Звонили к заутрене.

Физиономия Писарро казалась высеченной из камня. Я знал, что он слышит колокольный звон – слух у вампиров превосходный. Когда колокола умолкли, он осенил себя крестным знамением и сказал:

– Кто вы такой, сеньор, чтобы говорить со мной о Боге и спасении души? Вы не похожи на священника… Или теперь святые отцы уже не носят ни крестов, ни сутан?

– Крест – вот он, – молвил дон Луис и, к моему удивлению, вытащил из-под рубахи крестик на шнурке. – Но я не священник, дон Франсиско, я Луис Барьега, тот, кто сдвинул камень с вашей могилы. Я изучаю жизнь людей вашего времени и то, что случилось в старину. Я профессор университета в Гаване и ваш друг. – Подумав, он добавил: -Если вы не возражаете, маркиз.

Писарро приподнял шпагу, и длинное лезвие сверкнуло в солнечных лучах.

– Если вы не священник, к чему вам заботиться о моей душе? К чему спрашивать, верю ли я в Спасителя и надеюсь ли на Его милость? Какое вам до этого дело, сеньор?

– Я – испанец и христианин! – Старый археолог гордо выпрямился. – Разве этого не достаточно? Разве не должен я помочь ближнему, имея такую возможность? Протянуть ему руку, принести надежду на спасение? Разве я…