Посмертие. Второй шанс - Виталий Момотюк

Голос был неожиданно сильный и приятный одновременно, хотя его и приглушал слой ткани на лице. Но в нём чувствовалась некая сила, которая заставила воинов повиноваться. Они даже на насмешку не отреагировали.

Двое воинов осторожно достали из лодки шкуру, на которой лежал так и не пришедший в сознание мужчина. Так на шкуре его и понесли следом за укутанной в хламиду фигурой. Эйле и самому молодому из воинов достались тюки и оружие. Им пришлось догонять быстро движущуюся процессию.

Сознание возвращалось с трудом. Холодная и какая‑то липкая тьма никак не хотела отпускать его из своих крепких объятий. Но что‑то буквально тащило его назад к свету, словно из болотной трясины.

Наконец тьма исчезла, уступив место тусклому красному свечению. Перед глазами всё плыло и колыхалось. Зрение упрямо не желало фокусироваться, показывая только странные размытые тени.

Одновременно с этим пришла боль. К левому боку, словно кто‑то приложил раскалённый железный прут, да ещё и медленно проворачивал его. Жгучая пульсирующая боль волнами катилась по всему телу, норовя утащить сознание обратно в спасительную темноту нечувствительности. Хотелось орать, но сил едва хватало на частое хриплое дыхание.

Кто‑то невидимый в этом красном мареве приподнял его голову. В рот тонкой струйкой потекла невообразимо горькая жидкость. Она была настолько горькой, что даже адская боль на время уступила ей первенство по части неприятных ощущений. Хотелось отплёвываться от этой гадости, но чьи‑то пальцы зажали нос. Пришлось глотать, чтобы не захлебнуться.

Мучения продолжались недолго. Неизвестной отравы влили в рот буквально пару глотков, после чего он снова обрёл возможность дышать. В желудке, словно вулкан взорвался: там что‑то забурлило и возмущённо заурчало. Казалось, что его вывернет наизнанку, но обошлось. Холодный пот покрыл всё тело после завершения экзекуции.

А потом настало блаженство. Боль куда‑то отступала. Тело расслабилось, дыхание успокоилось, а сознание снова померкло. Но на этот раз оно не погрузилось во тьму, а уступило место сну без сновидений.

Эйла смотрела на ведьму с восхищением и страхом одновременно. Насколько же велика сила этой с виду довольно хрупкой женщины, если ей уступило проклятие колдовского оружия? Только теперь она начала догадываться о причинах, по которым Моран предпочла одиночество. Наверное, её действительно никто не изгонял. Ведьма была настолько сильна, что стала опасной для людей. Лучше уж жизнь в лесу, чем вечные раскаяния за совершенные в гневе поступки.

А характер у Моран был действительно непростой. Она бесцеремонно прогнала воинов, едва те положили раненого на ложе и сложили тюки. И столь же бесцеремонно заявила Эйле, что та остается на острове. Старший из воинов всё же попытался задать вопросы. Однако ответом ему послужили только пронзительные гневные взгляды и крепко сжатые на дереве посоха пальцы. Провожать их обратно к лодке ведьма не стала.

Едва они остались одни, как на Эйлу обрушились вопросы. Чем нанесена та или иная рана? Кем? Когда? Как вел себя Греф после ранения? Сколько времени он без сознания? Ответы требовались быстрые, точные, да ещё и подробные. Эйлу не раз обрывали на полуслове и требовали не болтать про всё подряд, а отвечать на вопрос. При этом не удосуживались сообщить, что именно нужно рассказать. Во время этого допроса, ведьма осматривала раны, касалась их пальцами, или водила над ними ладонями, закрыв глаза и приказав девушке помолчать. Заинтересовал её и странный амулет на груди у мужчины.

В конце–концов ошалевшая и даже разозлившаяся Эйла была тоже выдворена прочь из дома. Моран её злость вроде даже позабавила, но не более того. Она приказала заняться своими делами и не мешать, но и далеко не уходить.

Потом из‑за опущенного полога двери донеслись звуки бубна и заунывного пения без слов. В воздухе появился запах дыма от каких‑то пряных трав. Эйла сочла за нужное отойти подальше от жилища ведьмы, но всё же не настолько, чтобы потерять его из виду. Мало ли.

Ритм бубна то убыстрялся, то стихал. Пения же тянулось практически на одной ноте, но постепенно его тональность всё повышалась. Потом, в какой‑то миг, Эйле почудилось, что деревья вокруг зашелестели своими листьями, словно под порывом сильного ветра. Но вот только ветра не было. И ещё ей показалось, что загудела скала под ногами, словно кто‑то невидимый в недрах острова пытался что‑то сказать на своём неизвестном людям языке. Девушка испуганно мотнула головой, моргнула, и не поверила сама себе: всё вокруг было совершенно обычным. Только бубен уже молчал и пение прекратилось. А вскоре ведьма уже требовала принести воды и хвороста. Потом Эйла сидела в полутьме жилища ведьмы и смотрела, как та поит очнувшегося Грефа каким‑то отваром. Видимо, пойло было ещё то, поскольку даже в таком плачевном состоянии мужчина попытался его выплюнуть. Но мучительница умело зажала ему нос, заставив проглотить положенное количество лекарства. Рана на боку была густо смазана какой‑то остро пахнущей мазью и перевязана. Остальные ранения особого внимания не удосужились: они были чистыми и уже начали затягиваться.

Когда раненный уснул, Моран зябко укуталась в плащ из пушистых шкурок и принялась пить травяной отвар из большой деревянной чаши. Видимо, ритуал дался ведьме нелегко. Вторую чашку она знаком предложила девушке, и когда та уселась напротив, требовательно сказала:

— Рассказывай всё с самого начала. Не спеша и со всеми подробностями.

Эйла помедлила, соображая с какого именно момента начинать свой рассказ, и заговорила. Она старалась говорить как старые опытные воины, с которыми много общалась во время своего обучения. Кратко описала путь их отряда до трёх холмов, которые скрывали вход в пещеру с оловянной рудой. Потом принялась рассказывать о засаде, о гибели двух братьев, о ранении Геброна и своем отступлении. Рассказала о том, как попыталась избежать плена и одновременно увести противника от двух своих товарищей. Как увидела неизвестного мужчину, который сражался с одним из вражеских воинов, а труп ещё одного врага лежал неподалеку. О том, как узнала в неизвестном Грефа, которого все уже считали мёртвым, и о том, как тот превратился в зверя.

Говорила она долго, и всё это время молодая ведьма слушала молча. Только когда Эйла закончила свой рассказ, Моран начала задавать вопросы. Было их у неё достаточно, и на многие девушке пришлось отвечать отрицательно: «Не помню. Не знаю. Не видела. Не слышала».

— Многое непонятно во всей этой истории, — заговорила, наконец, ведьма, глядя в пляшущие на поленьях языки пламени, — Греф был в плену у племени Волков. Их шаманы проводили над ним свой жуткий ритуал, но что‑то пошло у них не так. Зверь не покорился их воле и обрёл свободу.