Посмертие. Второй шанс - Виталий Момотюк

Маршрут отступления уводил влево от места схватки. Крики сзади понемногу отставали, но каким‑то образом стало понятно, что справа в полном молчании приближается ещё несколько преследователей. И это было очень плохо. Если Владимир не ошибался, то на их пути должен был появиться приличный овраг, который сходу не преодолеть. Сейчас следовало начинать уходить влево, но фигурка впереди упрямо мчалась просто в ловушку. И бросить её одну на произвол судьбы после всего уже было как‑то не с руки.

Он настиг причину своей авантюры как раз на краю предполагаемого препятствия. Здесь лес снова редел: огромные деревья с могучей кроной не давали шансов своим конкурентам, а сами росли на довольно приличном расстоянии друг от друга. Женщина остановилась, осознав, что попала в ловушку. Она резко повернулась, натянула лук, но так и не отпустила тетиву.

Выражение её лица внезапно изменилось. Отчаянная решимость вдруг изменилась сначала изумлением, а потом смесью радости, недоверия и надежды одновременно. Она что‑то восторжённо заорала подбегающему Владимиру, окончательно похоронив его смутную надежду на то, им удастся каким‑то чудом укрыться и тем самым избежать самоубийственной схватки.

— Дура!!! — заорал он в свою очередь, поскольку таиться смысла уже не было, а бурлящие эмоции требовали выхода.

Владимир понял, что его узнали. Точнее сказать, узнали не его, а тело, которое он столь бесцеремонно себе присвоил в момент прибытия в этот мир. Возраст жертвы неудачного ритуала он определил где‑то в районе 25–27 лет. По земным мерка, естественно. Чтобы утолить своё любопытство на эту тему, ему даже пришлось специально отыскать водоём с прозрачной стоячей водой. Ошалевшая особа женского пола с виду была моложе лет так на 5. Она могла оказаться ему кем угодно: сестрой, женой, невестой или кем‑то ещё. Сейчас это было не важно. Главное, что появился реальный шанс оказаться в обществе себе подобных, осесть на одном месте, осмотреться, узнать что‑то о себе и об окружающем мире. Пожить среди людей, в конце концов, а бродить среди диких животных, постепенно превращаясь в нечто вроде Маугли.

Но шанс как появился, так и мог исчезнуть, благодаря приближающимся воинам с разрисованными лицами и телами. Судьба, если она всё же существует, словно издевалась над ним. Будто кто‑то неизвестный шептал на ухо: «Вот он — желанный приз. Но сначала, будь добр, проберись через это дерьмо. Ты уж постарайся: оно того стоит». Стоит, естественно, но делать то что?! Как остаться живым, и при этом ещё и спасти эту особу приятной наружности, которая наконец‑то поняла, что сейчас не время для объяснений. Их вот–вот убивать начнут! Палачи то уже на подходе!

Он ещё раз бросил взгляд на овраг. Выхода не было: препятствие широкое. Спуститься вниз можно, но подняться они уже не успеют: их попросту расстреляют в спины. И разве есть разница, что в руках у плохих парней лишь луки и стрелы, а не огнестрельное оружие покинутого им мира? Никакой, естественно. Смерть она смерть и есть. А жить хотелось. Хочется жить, особенно когда обретаешь цель в жизни. Очень хочется.

Отчаянье, злость и бесконечная обида на подлый поворот судьбы хлынули в душу бурным потоком. Под его напором словно что‑то изменилось там, внутри. Та, другая часть его сознания, вдруг рванулась наружу, и Владимир вдруг понял, что сейчас произойдет. Он успел лишь выпустить из рук оружие, повернуться к приближающимся воинам, и даже попытался проорать в их размалёванные лица: «Хрен вам!», но из глотки уже вырвалось нечто вроде «Хр–р–ра–а–ау–у!«…

Снова эти странные двуногие существа, у которых клыки и рога являются продолжением конечностей. Люди. Оружие. И ещё они умеют наносить удары на расстоянии. Самцы впереди опасны, хотя сейчас все они изумлены и испуганы. А сзади самка, которую он должен защитить. Он должен драться.

Словно белая молния зверь метнулся к противнику. Клыки против лезвий мечей и топоров, звериная реакция против боевых приёмов, скорость против численности. Будь он просто зверем, противник его наверняка одолел бы. Но он дрался не просто как зверь. Движения врага были понятны, будто кто‑то подсказывал ему, чем опасен тот или другой предмет, чего следует избегать, а что игнорировать. Он должен был хватать врагов за глотки, подставляя тем самим спину для ударов, но не делал этого. Вместо сжатых в смертельной хватке челюстей — короткие укусы в открытые участки тела, вместо прямолинейных бросков к горлу — рывки в сторону и уклонение от ударов. Когда удавалось сбить противника на землю, инстинкты требовали добить его. Но вместо этого он бросался к следующему врагу, который уже готовился убить атаковать зверя, занятого поверженной жертвой.

Это был «неправильный» хищник. И дело было даже не в том, что они видели превращения оборотня. Все воины знали о тайных ритуалах, время от времени проводимыми шаманами многих кланов, а некоторые даже сталкивались с такими тварями. Но те существа были похожи на больных бешенством животных и жаждали только одного — убивать. Такого бы уже убили, хоть и потеряли бы при этом одного–двух бойцов. Но этот зверь действовал по–иному. Он даже не убивал, просто калечил, если случалась такая возможность. И на выбывших из сражения воинов внимания больше не обращал. Ум и логика руководили непонятными поначалу поступками этой твари. Он не был неуязвим: на белой шкуре уже расплывались пару кровавых пятен. Его можно было убить, невзирая на всю силу и скорость. Но страх перед необъяснимым явлением словно парализовал волю вооруженных людей. Не должно быть рассудка у зверя, ибо тогда это и не зверь вовсе, а воплощения духа одного из предков. А с духами предков сражаться было не принято в принципе.

И воины отступили. Прикрываясь щитами, они ещё попытались собраться в единый отряд. Но проклятая зверюга, словно прочитав их мысли, сумела удержать бойцов на расстоянии друг от друга. Бросок, укус, и снова бросок. Если кто‑то помогал раненному товарищу и не мог сражаться, но тварь лишь рычала в их сторону или имитировала атаку. Она гнала их прочь от края оврага, на котором стояла одинокая женская фигура. Впрочем, не только стояла, но и достаточно активно участвовала в схватке, выпуская стрелу за стрелой.

Искусанных было много: почти все. Но убил зверь только одного. Воин прозевал атаку и не успел прикрыть щитом обнажённый живот. Удар клыков вспорол мышцы пресса и освободил путь наружу повреждённому кишечнику несчастного. Сейчас он ещё продолжал дико орать, придерживая окровавленными ладонями дымящиеся внутренности, которые всё норовили вывалиться. Но всем было понятно — не жилец. С такими ранениями не живут.