Сын - Филипп Майер

Кэмпбелл, несмотря на свою ограниченность, обеспокоен тем, что половина погибших — женщины и дети. Я не стал обсуждать с ним эту тему. Люди его типа полагают, что если раз за разом исповедоваться в грехах, то можно сделать бывшее небывшим и облегчить душу для новых преступлений.

В доме полно добровольцев. Я сбежал было от них в город, где немедленно наткнулся на два грузовика, в каждом из которых сидело по дюжине вооруженных парней, намеренных поквитаться с мексиканскими инсургентами. Я сообщил им, что всех врагов уже поубивали. Добровольцы разочарованно посовещались между собой, но решили все равно остаться в городе: нельзя терять надежды.

Вернувшись, застал судью Пула, который поедал нашу говядину, пил наш виски и делал заявления от имени всех присутствующих. Я рассказал ему свою версию событий — только факты, — он несколько раз поправлял меня: это ваша интерпретация. Потом отвел меня в сторонку, подальше от остальных.

— Это чистая формальность, Пит. Чтобы никто не подумал, будто я встаю на сторону нелегальных иммигрантов.

Чуть не сказал ему, что нелегальные иммигранты — это мы, переправившиеся вплавь через Нуэсес столетие спустя после того, как Гарсия поселились здесь. Но разумеется, промолчал. Судья похлопал меня по спине — лапищей убийцы — и вернулся за новой порцией дармового бифштекса.

Люди все подъезжали, привозили пироги, жареное мясо, сладости и крайне сожалели, что не поспели вовремя к нам на помощь, — какие мы герои, штурмовали проклятых мексиканцев таким небольшим отрядом. То есть семьдесят три против десятерых. Пятнадцати, если считать женщин. Девятнадцати, если считать и детей.

14 августа 1915 года

Салли спросила, почему я до сих пор не навестил Гленна в больнице. Я объяснил:

— Вчера в городе сожгли три дома и убили восемь жителей — все мексиканцы, кроме Левеллина Пирса, у которого жена мексиканка.

Сержант Кэмпбелл подстрелил по меньшей мере троих мародеров, хотя двоим удалось скрыться. Один убитый оказался из Игл Пасс. Бандитов застукали в тот момент, когда они поджигали дом Кустодио и Адриана Моралесов. Сами Моралесы к тому моменту были уже мертвы. Я вспомнил, как Кустодио любил наших лошадей, а за ремонт упряжи всегда брал сущие гроши. Целых двадцать лет я собирался позвать его на конную прогулку.

Кэмпбелл по секрету рассказал, что один из его людей отказался стрелять в бандитов, потому что те белые. Помощника шерифа нашли мертвым, но подробности неизвестны.

Кэмпбелл опять телеграфировал насчет подкрепления, но ему ответили, что все люди сейчас заняты гораздо более серьезными проблемами на Юге.

— Надо что-то делать с этими мексиканцами, — заявил он мне. — Здесь становится небезопасно.

Безопасность Гарсия его отчего-то не беспокоила. Я промолчал, но, надеюсь, он все понял по выражению моего лица.

— Мы должны защитить мир от всех, кто на него посягает, — продолжил Кэмпбелл. — И неважно, какого цвета их кожа.

Несколько семей теханос — Альберто Гонсалес, Клаудио Лопес, Ханерос, Сапинос, Урракас — уехали из города, прихватив весь скарб.

Кэмпбелл думает, что сегодняшняя ночь будет хуже минувшей. Людей у него раз в пятьдесят меньше, чем у противника.

— Раньше все говорили, надо бы вооружить нас пулеметами, — сказал он. — Вот сейчас самое время. А что вы думаете насчет шерифа Грэма?

— Думаю, он огорчится, если пропустит разгул грабежей в городе.

— Вот и я так думаю.

Мы помолчали. С террасы открывался прекрасный вид на окрестности.

— Каково это — владеть всем этим? — спросил он.

— Откровенно говоря, не знаю.

Он кивнул, словно ждал именно такого ответа.

— Не хотите прихватить с собой что-нибудь перекусить?

Он не ответил. Мы одновременно посмотрели в сторону города, но отсюда его не было видно.

— Ваш старик — это нечто, скажу я вам.

— Он вообще правильный, да.

— А мой отец умер.

Я почему-то подумал, что парень имеет к этому отношение. Но все равно он мне нравился. Росту не больше пяти футов в башмаках, а все в городе его побаиваются.

— Что намерены делать ночью?

— Подстрелить побольше народу.

— Не самый удачный план.

— Ничего не попишешь, такое время.

— И большой у вас опыт в этом деле?

— В Бомонте я убил двоих. Но здесь у вас, можно сказать, сезон охоты.

Пауза.

— Как вы это делаете?

— Просто надо хорошо прицелиться.

15 августа 1915 года

Ночью из моего окна виднелось зарево нескольких пожаров; стреляли редко, но постоянно.

К утру бежала еще дюжина мексиканских семейств — видимо, решили полагаться только на себя. Еще четырнадцать трупов, шестеро — белые. Кэмпбелл признался по телефону, что это он накануне пристрелил помощника. Тот нацепил его значок и грабил чей-то дом.

Мы с Чарлзом поехали в город и по пути наткнулись на техано, повешенного на дубе.

— Это Фульгенсио Ипина, — вздохнул Чарлз.

Мы остановились, Чарлз забрался на дерево, обрезал веревку. Мы как могли аккуратно уложили тело в кузов грузовика. Фульгенсио много лет работал у нас на расчистке пастбищ. Тело уже начало раздуваться.

— Кто будет хоронить всех этих людей? — спросил Чарлз.

— Ума не приложу.

— А что, армия на подходе?

— И этого тоже не знаю.

— Надо позвонить дяде Финеасу.

— Он уехал на рыбалку.

— Слушай, ты должен что-то сделать.

— Например?

— Понятия не имею. Но ты обязан.

На улицах пусто. Повсюду развешены объявления, написанные от руки:

КАЖДЫЙ, КТО ПОЯВИТСЯ НА УЛИЦЕ ПОСЛЕ НАСТУПЛЕНИЯ ТЕМНОТЫ (ВКЛЮЧАЯ БЕЛЫХ), БУДЕТ РАССТРЕЛЯН. РАСПОРЯЖЕНИЕ ТЕХАССКИХ РЕЙНДЖЕРОВ.

Кэмпбелл опять ранен, на этот раз в ногу, в икру. Когда мы вошли, он сидел на стуле в конторе склада, босой и со спущенными штанами.

— Что же, по крайней мере, люди стреляют вам только по конечностям, — пошутил я. Нога выглядела неплохо — пуля не задела кость и артерию.

Кэмпбелл внимательно наблюдал за доктором:

— Ранения в руку происходят, когда вы держите руки перед грудью, прицеливаясь. А ногу мне зацепило, потому что, когда я подстрелил вчера парня, он успел разрядить в меня ружье, уже падая.

Он смотрел на меня, как старший.

— Передайте всем мексиканцам в городе, что они могут укрыться на моем ранчо, — предложил я.

— Да, мне будет гораздо легче.

Но похоже, сержант не слишком одобрял такие меры. И глаз не отводил от Гильермо Чавеса, городского ветеринара, который в свои двадцать пять унаследовал практику от отца. Чавес как раз снимал повязки с руки и ноги.

— Кто вас бинтовал?

— Я сам. А ты настоящий врач?

— В основном для животных.

— И диплом есть?

— Взгляните на меня и попробуйте догадаться.

— Твою ж мать… — буркнул Кэмпбелл.

— Я рад, что вы здесь, — сказал Гильермо. — Ни за что бы не подумал, что скажу такое rinche[40].

Кэмпбелл проигнорировал выпад:

— Что будет, если кости так и срастутся?

— Будут проблемы с рукой, — пожал плечами Гильермо. — Но рана действительно плохая, вот эти темные пятна надо удалить.

— Иначе я потеряю руку? — Голос дрогнул, и внезапно я увидел Кэмпбелла, каким тот был на самом деле — напуганным двадцатилетним юнцом, но маска так же быстро вернулась на место.

— Постоянно присыпайте рану этим порошком. Когда он намокнет и станет липким, добавьте еще свежего. В ране всегда должен быть сухой порошок.

— Похоже на желтый сахар.

— Это смесь сахара и сульфамида.

— Обычный сахар.

— Надежное средство. Даже просто сахара было бы достаточно.

— Как-то это глупо выглядит.

— Делайте как знаете, мне все равно. Ваши товарищи в округе Старр убили моего двоюродного брата, в Браунсвилле — дядю и его сына, а я здесь, лечу вас.

— Ложка дегтя в бочке меда… — заметил Кэмпбелл.

— Скажите это Альфредо Серда, или Грегорио Кортесу, или Педро Гарсия. Или их женам и детям, тоже мертвым. Ваши люди явились сюда и мутят воду, потом приходит армия и наводит порядок. Но это очевидные вещи. Не предмет для дискуссий.

Кэмпбелл пошевелил пальцами, проверяя, может ли по-прежнему сжимать винтовку.

— А морфин у тебя есть? — спросил он у Гильермо, а мне сказал: — Мы не сможем вам заплатить за использование ранчо.

— Когда подойдет армия?

— Никогда.

— Что ж… один повстанец, один рейнджер.

— Именно так. Пока есть хоть один рейнджер.

Салли пришла в ярость, узнав, что я пригласил в наш дом всех городских мексиканцев, и тут же потребовала, чтобы я позвал к телефону Консуэлу. Я слышал, как она отдавала распоряжения Консуэле, чтобы спрятали все серебро и убрали подальше дорогие ковры. Потом Консуэла вернула трубку мне.