Бомба из прошлого - Джеральд Сеймур

Ройвен никогда и ни в чем ей не отказывал и не перечил.

— Ты спал?

— Да. Пока ты меня не разбудил.

— Выспался? Или только что уснул? Я потому спрашиваю, что мы вроде бы собирались выехать пораньше.

Глядя на майора Яшкина, скорчившегося на заднем сиденье «полонеза», Моленков вытер лицо. Сам он чувствовал себя отлично, потому что успел спуститься к реке, умыться и почиститься. На берегу было двое рыболовов, но они ничего ему не сказали, а он ничего не сказал им. Старая привычка — занимайся своими делами и не суй нос в чужие. Умывшись, он прошел до ближайшей булочной, купил свежего хлеба и вернулся к машине.

— Надо было разбудить меня пораньше. У нас сегодня долгий путь. Триста двадцать километров.

— Не хотелось тебя беспокоить. Ты спал с ней, как мамаша с ребенком.

— Пошел ты.

— Ты даже обнял ее одной рукой. И как, живая?

Яшкин моргнул, потом улыбнулся и провел грязной ладонью по брезенту.

— В каком-то смысле — да.

— Ты чувствовал ее пульс? Ее дыхание?

Яшкин выбрался, согнувшись, из машины, выпрямился и ткнул Моленкова пальцем в грудь.

— Чего ты хочешь?

— Прежде всего, я хочу поесть, а еще узнать побольше об этой штуковине. Понять, что она собой представляет.

— Почему сейчас? Почему не раньше? Или…

— Послушай, я ни о чем не жалею. Что сделано, то сделано. Просто спрашиваю.

Они спустились к реке.

— Ладно, слушай. Скажу только раз, повторять не буду. У нас это называется МАФВ — малое атомное фугасное вооружение. Не знаю точно, но, по-моему, эту малышку собрали где-то между шестьдесят девятым и семьдесят четвертым. Они поступали в распоряжение специальных подразделений, которые придавались механизированным дивизиям. Каждые шесть месяцев их надлежало возвращать на техобслуживание. В девяносто втором или девяносто третьем вернули в последний раз, уже для демонтажа. Эту я забрал через неделю после доставки. Ну вот и все. Пойду умоюсь.

Они вместе спустились к реке. Яшкин зачерпнул пригоршню воды, плеснул на лицо и выругался — вода была ледяная.

— Эту я на складе не видел, но двумя неделями раньше в Арзамас-16 из Украины привезли похожую партию. Как офицер по безопасности, я мог пройти на любой склад, в любое подразделение. Мне показали, как производится демонтаж. Принципиально устройство довольно простое. Вся сложность в инженерной части. По крайней мере так мне сказали. Само устройство находится в холщовой сумке с лямками и ручками. Открываешь сумку — видишь что-то похожее на бочонок с плотно завернутыми клапанами. Отвинчиваешь — видишь литую форму, проводки и все такое. Боевое взрывчатое вещество упаковано в сферический контейнер. Без детонатора устройство никакой опасности не представляет. Инженерная часть весьма сложная. Деталей мне не рассказывали, да я бы и не понял — говорю то, что видел.

Пока Яшкин умывался, Моленков наблюдал за приятелем и пытался представить то, о чем услышал.

— Во взрывчатом веществе находится то, что специалисты называют «косточкой». Это такая маленькая штучка, меньше теннисного мяча, размером со средний апельсин. Абсолютно круглая. «Косточка», хотя и маленькая, но очень тяжелая и весит килограмма четыре с половиной. Это плутоний. Есть еще высокообогащенный уран, но там процесс другой. У нас используется плутоний. По научному, Pu-239. Вообще-то я даже держал ее в руке.

— Ты держал ее в руке? — недоверчиво спросил Моленков.

— Да. Надевал рукавицу и держал. Впрочем, как мне сказали, никакой необходимости в рукавице не было. Pu-239 не опасен. А вот ощущения довольно странные. Эта штука была теплая.

Моленков зажмурился, представляя товарища с теннисным мячиком на ладони, а когда открыл глаза, Яшкин уже вытирал руки.

— Теплая?

— Как тебе сказать… Не горячая, но и не холодная, как металл. Я ощутил природное тепло, а не холод смерти.

Моленков повернулся и пошел к машине. Краем глаза он заметил, как у одного из рыбаков запрыгал поплавок. Второй уже спешил к нему на помощь. Моленков крикнул приятелю, что купил свежего хлеба. Следующим пунктом на их маршруте была Коломна. Он вытянул руку и развернул ладонь, представляя на ней теплый, живой апельсин.

— Можно мне увидеть мистера Гольдмана? Ради Бога…

— Мистер Гольдман занят, распорядился не беспокоить, — сказал Виктор.

Кэррик наблюдал за происходящим из холла, затаившись в тени. Все развивалось в полном соответствии со сценарием. Его бывший сержант, Саймон Ролингс, стоял на верхней ступеньке, но вход в дом преграждал Виктор, рядом с которым переминался Григорий. Выглядел Ролингс не лучшим образом — глаза красные, под глазами мешки, на щеках и подбородке щетина.

— Я хочу увидеть его! Или миссис Гольдман! — повысил голос бывший сержант.

— Невозможно. Миссис Гольдман тоже занята. Мне поручено передать вам конверт и уведомить, что вы здесь больше не работаете.

Кэррик увидел, как Виктор протянул туго набитый конверт, а Ролингс его вскрыл. В конверте лежали банкноты по пятьдесят фунтов. Одна бумажка выскользнула и, подхваченная ветерком, отлетела и упала в сторонке. Наклоняться, спускаться ниже, поднимать ее бывший сержант не стал. Убрав во внутренний карман конверт, он остался на ступеньке.

— Вот, значит, как. Такой, значит, конец.

— Вы здесь больше не работаете. Пожалуйста, верните ключи.

— Меня подставили. Вы что, не понимаете? Мне что-то подсыпали. Вас это не интересует?

— Пожалуйста, ключи.

Рука нырнула в карман и вынырнула с ключами. Сержант бросил связку — умышленно низко; Григорий согнулся и поймал. Глядя на Ролингса, Кэррик понимал — его бывший сослуживец безнадежно проигрывает.

— У меня одежда внизу, — проворчал он. — Она мне нужна.

Виктор щелкнул пальцами. Это тоже было предусмотрено. Стоявший чуть позади него Григорий поднял и передал черный пластиковый пакет. Кэррик сам упаковывал вещи: запасной костюм, смена белья, пара рубашек, носки, ботинки, а также комбинезон, рабочие перчатки, фонарик, баллончик с перечным газом, лопатка и пара замусоленных книжек.

По-видимому, в качестве ответного жеста на проявленное ранее неуважение, мешок передали так, что он упал к ногам Ролингса.

— Вы что, не слышали? Мне подсыпали что-то в выпивку. — На губах у него сохла пена. Ролингс поднял голову, скрипнул зубами. — Так ты в порядке, капрал? Выглядишь огурчиком. Освоился, а? Голоса не подаешь? Занял мое место? Что-то я тебя не слышу. Хорошая карьера открывается. Меня подставили, ты идешь вверх. А теперь послушай сержанта. Хорошенько послушай. Если они меня вздули, то и тебя вздуют. Вот тогда вспомнишь мои слова.

Сержант повернулся, наклонился и, подобрав улетевшую было банкноту, сунул ее в карман. Потом вскинул на плечо пакет с одеждой и выпрямился.

— Обо мне не беспокойтесь. Проблем не будет, за рекомендацией обращаться не стану. Вы обо мне не услышите, я вас забуду. Шагайте, парни, да только не вляпайтесь в собственное дерьмо.

Все прошло удачно, и сержант, получив месячное жалованье, ушел с достоинством, не оглянувшись. Провожая его взглядом, Кэррик приблизился к двери. Когда-то Ролингс, можно сказать, спас ему жизнь, а потом вспомнил и предложил работу. И вот теперь его нет рядом. Сверху долетел голос Гольдмана:

— Джонни, я буду готов через пять минут.

Виктор закрыл дверь, и Кэррик в последний раз увидел одинокую фигуру человека с мешком на плече и остатками былого достоинства в позе и походке.

Джонни вел машину аккуратно, ровно, и пассажир успокоился и погрузился в собственные мысли. Будь за рулем «ауди» Саймон Роулингс, наверняка пришлось бы понервничать — тот воспринимал дорогу как противника, — а Иосифу Гольдману и своих проблем хватало.

Пути назад не было. Всю свою жизнь он находился в тени Ройвена Вайсберга, играя в планах и схемах хозяина не более важную роль, чем какой-нибудь пермский бригадир или московский боевик. Он лишь отмывал грязные деньги. Его мнения никто не спрашивал, его преданность принималась как данность. Перебравшись в Англию, они оказались на новой территории, столкнулись с новыми опасностями, попали в новое окружение и при этом лишились пути отхода. Он вздрогнул, словно очнувшись после кошмара. Бумаги в руках дрогнули. Отгоняя стоящий перед глазами образ, он тряхнул головой.

— Хорошо водишь, Джонни. С тобой спокойнее.

— Спасибо, сэр.

— Если вас не затруднит, может, скажете, что мы делаем и почему?

— Вы лучше стойте и не машите руками, не привлекайте к себе внимания. Наблюдайте.

Отвечая Дэвису, он даже не повернулся и почти не шевелил губами. Взгляд его как будто приклеился к входу в здание чуть ниже по улице. Любезности и объяснения Кристофер Лоусон считал пустым сотрясанием воздуха.

— За чем я должен наблюдать?