Улица отчаяния - Йен Бенкс

Пока я пытался сфокусировать толком глаза и выпутаться из простыней, голубь повторил этот маневр еще трижды. Он влетел в спальню через приоткрытую фрамугу (ведь не духом же святым) и хотел удалиться тем же путем, но неизменно промахивался на несколько сантиметров. Я упал с кровати, повалил колонку, исполнявшую обязанности прикроватного столика, обильно заляпал овчинный коврик какой-то бурой студенистой зюзей, пребывавшей до того в серебристой фольговой посудине, а заодно и залил его водой из стакана. Некоторое время я лежал, взирая на вязкую, медленно расплывающуюся по коврику мерзость и пытаясь понять, что это такое и откуда, а затем заметил в ее составе клочья мяса и пластиковую вилку и различил знакомый запах. Кэрри. Купил, наверное, ночью в какой-нибудь забегаловке.

Голубь еще раз врезался в стекло. «Придурок!» — заорал я и швырнул в него подушкой. Подушка угодила в приоткрытую фрамугу и там застряла; голубь крикнул что-то неразборчивое и заколотился в стекло с еще большим усердием. Я с трудом поднялся на ноги, подошел к окну, волоча за собой так и не распутанную простыню, выдернул подушку из фрамуги и начал махать руками, направляя неразумную птицу на путь истинный, то бишь в открытую щель. Нижняя, основная часть окна вообще не открывалась, так что ничего большего я сделать не мог.

Это было все равно что ловить небольшой пернатый взрыв. Голубь отчаянно заверещал, с лету нагадил мне на постель, долбанулся в стенку и начал бешено циркулировать вокруг люстры; затем спикировал в моем направлении, отвернул в сторону и еще раз попытался вышибить стекло. Я взглянул на загаженную им постель и загаженный мною коврик. Мелькнувшую было мысль выкинуть колонку в окно, чтобы следом улетела и эта мерзкая пернатая тварь, я отвел как негуманную; окно выходило на Винсент-стрит, и мне совсем не хотелось вышибить какому-нибудь прохожему мозги, вне зависимости, есть у него мозги или нет. В конечном итоге я решил оставить все как есть: повезет этому кретину — выберется сам, а нет — пусть ломает себе шею. Мое похмелье напоминало о себе все настойчивее и настойчивее.

Как только я открыл дверь на винтовую лестницу, голубь промелькнул над моей головой и рванул вниз. Я чуть постоял, переводя дыхание, а затем последовал тем же путем.

К тому времени, как я привел себя в состояние, мал-мала пригодное для общения с внешним миром, было уже чуть за полдень. «Грифон» , вот куда следовало мне направить свои стопы; если Макканн там, он, возможно, сумеет рассказать мне, что я вчера делал. Мы посидели в «Грифоне», потом ушли, потом… потом в моей памяти зиял провал, серое пятно, наполненное какими-то смутными тенями. Мы собирались где-нибудь поесть, так ведь?.. Вообще-то мы вроде бы направлялись в «Ашоку», но кэрри, но почему я принес кэрри домой, мы же вроде думали перекусить там, на месте… Из всего дальнейшего в моей памяти уцелел один-единственный момент: я брожу в темноте по поразительно пустынному — ни машин, ни людей — шоссе. И все. И почему это все мое тело болит и ноет, где оно набралось всех этих синяков и ссадин?

Я принял душ, а заодно обследовал себя на предмет видимых повреждений. Насчет ободранных ладоней и разбитых костяшек пальцев я уже знал, однако теперь выяснилось, что колени тоже рассажены в кровь, а на левом бедре вызревает здоровенный синяк. Лицо в полном порядке, никаких повреждений — кроме тех, что нанесены мне еще до рождения через все эти гены-хромосомы. Непохоже, чтобы я успел с кем-то подраться (вообще-то я в драки не ввязываюсь, но разбитые костяшки заставляли сильно задуматься).

Мое пальто обнаружилось на клиросе, оно было накинуто на большой самовар. Вся остальная одежда как в воду канула. Откуда-то сверху доносилось тревожное воркование, но высмотреть этого гада среди алебастровой лепнины и темных деревянных балок мне так и не удалось.

В высоком, шестьдесят футов от пола до потолка, помещении стояла жуткая холодина. Но это было дело поправимое, в моем хозяйстве имелся промышленный сушильный аппарат, работавший на парафине и сильно смахивавший на небольшой реактивный двигатель, намертво приваренный к большой железной тачке. Я запустил его и направил горячую струю с расстояния футов в двадцать на старый сундук со всяким тряпьем, чтобы одновременно греться, сушить голову и выкапывать какую-нибудь одежду взамен загадочно пропавшей. По счастью, в сундуке обнаружились даже парные — для разнообразия — кроссовки.

К этому времени я был уже как огурчик. Кофе, апельсиновый сок и бутылка «Айрн-брю» (старого, антидиетического извода) успешно перебороли обезвоживание моего организма, горсть парацетамола повергла головную боль в паническое бегство, а пара таблеток от морской болезни успокоила опасно колыхавшийся желудок, как ворвань — бушующую поверхность океана. И — нет, я отнюдь не был полон решимости повторить, а то и превзойти свои вчерашние алкогольные подвиги, теперь я не такой дурак.

Макканна там не было, зато был Крошка Томми. Томми семнадцать или восемнадцать лет; он тощий, высокий и бреет свою блондинистую голову наголо. Одевается он сугубо в черное, с головы до ног. Это у них, нынешних, стиль такой. Простота и суровость. Мой второй соучастник.

Если Макканн слишком стар, чтобы слыхать обо мне в моей Уэйрдовой инкарнации, то Томми слишком молод. Слишком молод, чтобы иметь хоть крупицу интереса ко всяким там Уэйрдам, для него даже панк — это нечто из далекого, прекрасного прошлого, а все, что раньше, — туманный, почти не поддающийся временной периодизации миф. Для него FrozenGold и ей подобные группы — это те же мультинациональные корпорации, только в сфере музыки: большие, бездушные, безликие и прибыльные, их интересы и ценности никак не пересекаются с его интересами и ценностями, а то и прямо им противоположны. В общем-то я и сам примерно того же мнения. Как бы там ни было, Томми тоже считает меня не хозяином моей церквухи, а сторожем. Он интересуется загадочным Уэйрдом даже меньше Макканна, а просто считает, что собор Св. Джута — это четкая база, мэн. (Дословная, к слову сказать, цитата. Только не спрашивайте, что же это делается, языковая мода всегда была вне моего разумения.)

— Выпьешь?

— А-а, это ты, своей собственной… Да, зажрал бы чутка белой.

Я заказал Крошке двойную водки, сам же ограничился шанди в облегченном варианте: пиво пополам с лимонадом.

— Слышь, Джим, — сказал Томми, — а нельзя еще полпинты крепкого для Зама?

— Можно, — сказал я, удивленно оглядываясь; мне как-то казалось, что Томми здесь один. — А кто это?

— Собака. — Томми ткнул пальцем куда-то вниз.

Под столиком лежал большой черный пес; его массивная башка покоилась на вытянутых вперед лапах. Такая себе помесь немецкой овчарки с волкодавом… а то и просто с волком. Пес поднял голову и зарычал, я тоже зарычал, в ответ на что он презрительно фыркнул, опустил башку на мощные, толщиной в мою руку, лапы и, по всей вероятности, вернулся к размышлениям.

— В пепельницу, самое оно и будет.

— Что?

— Крепкое. Попроси Беллу налить в пепельницу.

— Окурки вытряхнуть или как? — поинтересовалась маломерная тетка, заправлявшая стойкой, принимая мой несколько экзотичный заказ.

Секунду я молча взирал на ее ослепительно беззубую улыбку, однако не придумал ничего остроумного и ограничился тривиальным:

— Да ты там, Белла, как знаешь.

— Это твоя? — спросил я у Томми, садясь с таким расчетом, чтобы он находился точно между мной и далеко не беззубой пастью. Псина накинулась на пиво с молодым, задорным энтузиазмом и при этом — хотите верьте, хотите нет — расплескала из пепельницы меньше, чем я обычно расплескиваю из кружки.

— Не-а, дядькина. Повесил на меня, пока сам в больнице.

— И какую же это часть она ему отхватила?

— Да не, — ухмыльнулся Томми, — ему геморрой режут. Пара дней, и будет как огурец. Ты же не будешь никого кусать, правда, Замчик? — Он энергично поскреб собаку по загривку. Собака не выказала ни удовольствия, ни неудовольствия. — А ты, длинный, теперь это что, все больше по шанди?

— Ага. Вот жду Макканна, чтобы рассказал мне, как я выступал прошлой ночью.

— Ты там чего, наворотил что-нибудь?

— Возможно. — Я машинально взглянул на ободранные костяшки.

Пить вредно. Алкоголь — наркотик. Виски — яд, береги ребят. Да знаю я все это, кто же не знает. Просто так уж вышло, что спиртные напитки не запрещены законом, легкодоступны, считаются чем-то вполне нормальным, что существует почтенная традиция употреблять их гордо и с удовольствием, а затем страдать от неизбежных последствий, даже бахвалиться этими последствиями, и что эта традиция особенно сильна здесь, в Шотландии, и особенно на западе Шотландии, и особенно в Глазго и примыкающих к нему районах…

Я пью больше, чем следовало бы, но всегда с удовольствием, и я ни разу еще не просыпался с желанием выпить; воды, апельсинового соку, чего-нибудь шипучего вроде лимонада — это да, регулярно, сотни и сотни раз, но никогда, чтобы чего-нибудь покрепче. И буде такое со мной случится, я надеюсь вовремя опомниться, схватить себя за руку, задавить опасную тенденцию в зародыше. Я знаю, что все алкоголики начинают с опохмелки.