Хлеб Гиганта - Агата Кристи

— Так и есть.

— Да я и не отрицаю. Хотя для себя я считаю это формой отношений, губительной для общества Но ты неисправима. Если кто-то запрещает тебе что-то, ты всегда стремишься сделать наперекор, забывая при этом о том, чего .ты сама хочешь. Может, я не очень связно объяснил, но ты понимаешь, что я имею в виду.

— Чего я действительно хочу, так это делать что-нибудь! Быть великим скульптором...

— Это потому, что у тебя «чувство» к Ламарру...

— Нет, не из-за этого! Боже мой, Вернон, ну почему ты такой несносный?! Я всегда хотела что-нибудь делать — всегда, всегда! Я и в «Могучих Братьях» это говорила

— Забавно, — сказал Вернон. — Старина Себастиан тоже говорил тогда многое из того, что говорит сейчас. Возможно, мы не так уж меняемся, как нам кажется.

— А ты собирался жениться на красивой девушке и жить в «Могучих Братьях», — сказала Джо с легкой издевкой. — Теперь ты уже не считаешь это смыслом жизни, не так ли?

— Очевидно, с годами человек становится хуже.

— Ленивее — просто ленивее!

Джо смотрела на него, не скрывая раздражения. Они с Верноном так похожи, но в чем-то — совсем разные!

А Вернон думал: «„Могучие Братья"... Через год мне исполнится двадцать один».

Недалеко от них проходил митинг Армии спасения. Джо остановилась. Бледный худой юноша произносил речь, стоя на ящике. Его голос, высокий и пронзительный, донесся до них эхом:

— Почему вы не спасете себя? Почему? Христос призывает вас к этому! Вы нужны Ему!

Он делал особое ударение на слове «вы».

— Братья и сестры! Я скажу даже больше! Вам нужен Христос! Вы не признаётесь себе в этом, вы поворачиваетесь к Нему спиной, вы боитесь — да, все это так — но именно потому, что Он неотвратимо нужен вам! Вы и ищете Его, и отвергаете!

Он размахивал руками, его лицо восторженно светилось.

— Но вы поймете — вы поймете — есть вещи, от которых не убежишь!

Он заговорил медленно, почти угрожающе:

— В тот день призовет Господь твою душу и спросит...

Вернон отвернулся, передернув плечами. Где-то с краю толпы нервно всхлипнула женщина.

— Отвратительно, — сказала Джо, высоко подняв голову. — Непристойно и истерично! Лично я вообще не понимаю, как может разумный человек не быть атеистом.

Вернон улыбнулся про себя, но вслух ничего не сказал. Год назад каждое утро Джо поднималась как можно раньше, чтобы успеть на службу, в пятницу демонстративно съедала вареное яйцо и завороженно слушала неинтересные, но поучительные проповеди красивого отца Кутберта в церкви Святого Варфоломея. Церковь эта имела такую добрую славу, что могла бы потягаться с самим Римом.

А вслух он сказал только:

— Интересно, как ощущает себя «спасенный»?

На следующий день Джо вернулась со своего тайного свидания в половине седьмого. Тетя Этель встретила ее в холле.

— Где Вернон? — сразу поинтересовалась Джо, чтобы ее не спросили про концерт.

— Он пришел примерно полчаса назад. Сказал, что ничего страшного, но мне почему-то кажется, что он не в себе.

— Боже мой! — воскликнула Джо. — Где он? В своей комнате? Я поднимусь к нему!,

— Поднимись, дорогая. Он действительно очень плохо выглядит.

Джо взлетела вверх по ступенькам, с силой толкнула дверь и вошла в комнату. Вернон сидел на кровати, и было в нем что-то, что испугало Джо. Таким она его еще никогда не видела

Вернон не отвечал на вопросы. У него был ошеломленный взгляд человека, пережившего глубокий транс. Как будто он находился слишком далеко, чтобы воспринимать обычные слова

— Вернон, — она потрясла его за плечо, — да что такое с тобой?!

На этот раз он ее услышал.

— Ничего.

— Не может быть, что ничего. Ты выглядишь так, как будто... как будто... — она так и не смогла подобрать слова, чтобы описать, как он выглядит, и оставила попытки.

— Ничего, — повторил он монотонно.

Джо присела на кровать рядом с ним.

— Скажи мне, — попросила она ласково, но настойчиво.

Вернон прерывисто вздохнул.

— Джо, ты помнишь вчерашнего юношу?

— Какого юношу?

— Из Армии спасения... эти его лицемерные фразы... И только одна., одна была хорошей, из Библии: «В тот день призовет Господь твою душу и спросит...» И потом, помнишь, я сказал — просто так, из праздного любопытства, — что интересно, как это — быть спасенным. Так вот, теперь я знаю.

Джо уставилась на него, не в силах что-либо произнести. Вернон. Нет, это просто невозможно.

— Ты хочешь сказать... ты имеешь в виду... — как же трудно подобрать слова! — Ты имеешь в виду, что «обрел веру» — вот так внезапно, как и рассказывают?

Ей стало смешно, уже когда она это говорила. Джо почувствовала облегчение, услышав такой же смех в ответ.

— Веру? Да нет, Боже мой, нет! Хотя, возможно, некоторые это так и называют... Нет, я имею в виду... — он заколебался, помедлил и в конце концов как бы нехотя произнес это слово вслух: — Музыку...

— Музыку? — она все еще не понимала.

— Да. Джо, ты помнишь сестру Фрэнсис?

— Сестру Фрэнсис? Нет, вроде бы не помню. Кто это?

— Конечно, откуда тебе ее помнить? Это было еще до твоего приезда — когда я сломал ногу. Я все время вспоминаю ее слова О том, что не надо торопиться убегать, не разглядев толком, от чего убегаешь. Это и произошло сегодня со мной. Я больше не мог убегать, я взглянул правде в глаза. Музыка — это самое прекрасное, что есть на свете...

— Но... но... ты же всегда говорил...

— Знаю. Вот почему я так потрясен. Не то чтобы музыка была прекрасна сейчас — но она могла бы стать прекрасной, если воссоздать ее такой, какой она должна быть. Ее разрозненные части уродливы. Слушать их — это все равно что смотреть на картину вблизи и видеть грязные мазки. Но отступи на должное расстояние — и увидишь, что эти мазки создают восхитительную тень. Надо видеть целое. Я продолжаю считать, что сама по себе скрипка отвратительна, фортепиано мерзко — хотя, полагаю, их можно использовать. Но — понимаешь, Джо?! — музыка могла бы быть так совершенна, я знаю это!

Джо молчала, озадаченная. Теперь она поняла, что Вернон имел в виду, когда начал говорить. Странное мечтательное выражение, застывшее на его лице, можно было легко принять за религиозный экстаз. И все же Джо испугалась за него. Это лицо обычно выражало так мало, думала она, а сейчас открывало слишком много. Теперь он выглядит то ли лучше, то ли хуже — все зависит лишь от того, как смотреть.

Вернон продолжал объяснять — больше самому себе, чем ей:

— Знаешь, там было девять оркестров. Никак не связанных между собой. А звуков должно быть много, чтобы выразить весь спектр — я не имею в виду громкость, тихие звуки могут сказать больше — но их должно быть достаточно. И они исполняли... я не знаю, что они исполняли. Полагаю, ничего стоящего. Только вот один... один...

Вернон взглянул на Джо этим новым горящим взглядом.

— Столько надо узнать, столькому научиться! Я не хочу учиться играть, ни за что! Но я хочу знать все обо всех инструментах. На что они способны, каковы границы их возможностей. И о нотах, о звуках тоже. Потому что, конечно, есть звуки, которые пока не используют, звуки, которые надо обязательно найти. Я уверен, что они есть. Знаешь, Джо, на что сейчас похожа музыка? На маленькие прочные норманские колонны в склепе под Глостерским собором. Она еще только зарождается, вот так.

Он замолчал, мечтательно подавшись вперед.

— Ну что ж, я полагаю, ты спятил, — сказала Джо нарочито равнодушно, пытаясь придать голосу будничный оттенок. Но помимо своей воли она была потрясена. Что за вдохновенная убежденность! А она-то считала Вернона лентяем — реакционным, с предвзятым мнением, лишенным воображения.

— Я должен начать учебу — как можно скорее, мне никогда еще так не хотелось учиться! Как ужасно, что я потерял целых двадцать лет...

— Ерунда, — сказала Джо. — Ты не мог начать учебу, лежа в колыбели.

Вернон улыбнулся в ответ. Он начал медленно выходить из транса.

— Ты думаешь, я сумасшедший? Наверное, все, что я говорю, звучит именно так. Но это неправда. И, Джо, если бы ты только знала, какое это облегчение! Как будто я притворялся все эти годы, а теперь притворяться не надо. Я ужасно боялся музыки — всегда... Но теперь...

Он сел прямо, расправив плечи.

— Я буду работать — работать как вол. Я буду знать об особенностях всех инструментов. Кстати, на свете, должно быть, гораздо больше инструментов, чем нам известно. Должен быть какой-то инструмент, умеющий плакать, я что-то слышал об этом. Их надо будет штук десять-пятнадцать. И около пятидесяти арф...

Он продолжал рассказывать о будущем произведении. Все это звучало для Джо полной бессмыслицей. В то же время было ясно, что внутренним взором Вернон видит вполне определенную форму.

— Ужин через десять минут, — робко напомнила Джо.