Хлеб Гиганта - Агата Кристи

«Так и будет, — подумал Вернон, — но не таким образом, как ты себе это представляешь, старый дурень. Это произойдет потому, что я сделаю себе имя в музыке, а не потому, что умрет мама. Надеюсь, она проживет лет до девяноста».

Он обменялся еще парой слов с мистером Флеммингом и поднялся.

— Мне жаль, что пришлось вас неприятно удивить, — сказал старый юрист, пожимая ему руку.

— Да, я был немного удивлен. Теперь я понимаю, что строил замки на песке.

— Полагаю, вы поедете к матери отмечать совершеннолетие?

— Да.

— Обсудите заодно ваше положение со своим дядей, мистером Бентом. Он настоящий бизнесмен. И у него вроде бы дочь вашего возраста?

— Да, Энид. Две старшие уже замужем, а младшие еще несовершеннолетние. Энид где-то на год моложе меня.

— Вот как! Должно быть, очень приятно, когда есть двоюродная сестра-ровесница? Уверен, вы будете часто видеться.

— Не думаю, — туманно ответил Вернон.

Почему он должен часто видеться с Энид? С ней скучно. Хотя мистер Флемминг, конечно, об этом не знает.

Забавный старик. И зачем напускать на себя такой лукавый и загадочный вид?

— Знаешь, мама, вряд ли меня можно назвать полноценным юным наследником.

— Дорогой, не расстраивайся. Все как-нибудь образуется! Тебе нужно хорошенько все обсудить с дядей Сиднеем.

Что за глупость! Какой смысл что-то обсуждать с дядей? К счастью, они больше не возвращались к этому разговору.

Невероятно, но Джо было разрешено поступать так, как она считает нужным. Она действительно переехала в Лондон, как и хотела, правда, в сопровождении компаньонки.

Мама постоянно о чем-то таинственно перешептывалась с подругами. Однажды Вернон застал ее, когда она говорила:

— Да, они были совершенно неразлучны... так что я решила, что будет лучше... было бы так жаль, если бы...

На что вторая «старая сплетница», как окрестил ее Вернон, сказала что-то вроде: «Когда первыми... двоюродные... так неразумно...» А мама внезапно высоким голосом, на повышенных тонах ответила-

— Не думаю, чтобы так было в каждом случае!

— О чем это вы говорили? — спросил Вернон. — Кто двоюродные? К чему вся эта таинственность?

— Таинственность, дорогой? Никакой таинственности.

— Вы замолчали, когда я вошел. Но мне интересно, кого вы обсуждали.

— Так, некоторых людей, которых ты не знаешь. Ничего интересного.

Мира покраснела и явно смутилась. Вернон не был любопытен, он не стал больше задавать вопросов.

Он тосковал по Джо. Без нее Кари Лодж казался мертвым. Прежде всего потому, что ему приходилось часто бывать с Энид — чаще, чем когда бы то ни было раньше. Она приезжала повидаться с Мирой, и Вернон странным образом оказывался втянутым то в катание на роликовых коньках, то в поход на какую-нибудь скучную вечеринку.

Как-то Мира сказала Вернону, что было бы очень любезно с его стороны пригласить Энид в Кембридж на Майскую неделю5. Она так настаивала, что он сдался. В конце концов, это не имело большого значения. Себастиан с Джо будут вместе, а ему самому было безразлично, с кем проводить время. Все равно танцы — это пустое. Все пустое, где музыка призвана лишь развлекать...

Вечером перед отъездом в Кари Лодж приехал дядя Сидней, и Мира прямо-таки впихнула Вернона в кабинет со словами:

— Дядя Сидней хочет немного поговорить с тобой.

Мистер Бент откашлялся, помычал и вдруг совершенно неожиданно перешел прямо к делу. Он никогда не нравился Вернону так, как в эту минуту. Вся его игривая манера вести беседу куда-то исчезла

— Я хочу прямо и без обиняков предложить тебе кое-что, мой мальчик, — только не перебивай меня и дослушай до конца, договорились?

— Хорошо, дядя Сидней.

— Мое предложение таково. Я хочу, чтобы ты вошел в компанию «Бентс». Помни, я просил не перебивать! Я знаю, что это никогда не приходило тебе в голову, и даже предполагаю, что сейчас мое предложение не кажется тебе привлекательным. Я прямой человек, я не закрываю глаза на очевидное. Если бы у тебя был хороший доход и ты мог бы позволить себе жить в «Могучих Братьях» как джентльмен, этот вопрос не возник бы. Я прекрасно вижу, что ты в отца, и считаюсь с этим. Но в то же время в тебе течет кровь Бентов, мой мальчик, и она тоже даст о себе знать.

У меня нет сыновей. Я хочу, если ты не против, относиться к тебе как к сыну. Девочки обеспечены, вполне обеспечены, я все предусмотрел. Кроме того, мое предложение не означает, что тебе придется работать всю жизнь. Я здраво оцениваю ситуацию и так же, как ты, прекрасно понимаю, чего ты достоин. Ты молод. Закончив Кембридж, ты войдешь в дело — войдешь, начиная с самой простой работы. Вначале скромная зарплата, потом быстро пойдешь в гору. Если захочешь уволиться до сорока лет — никаких проблем, решать тебе. К тому времени ты будешь богат и сможешь управлять «Могучими Братьями» так, как сочтешь нужным.

Ты женишься, надеюсь, будучи еще молодым. Ранние свадьбы — как это прекрасно! Твой старший сын унаследует имение, а младшие — первоклассный бизнес, в котором они смогут проявить себя. Я горжусь «Бентс», горжусь так же, как ты — «Могучими Братьями». Поэтому я понимаю тебя. И не хочу, чтобы ты продавал имение. Не хочу, чтобы его покинул древний род, которому оно принадлежало столько лет. Было бы очень жаль.

Вот, собственно, суть моего предложения.

— Это так мило с вашей стороны, дядя Сидней, — начал было Вернон, но дядя поднял большую широкую ладонь, останавливая его.

— Если позволишь, давай пока что на этом остановимся. Мне не нужен ответ прямо сейчас. Я даже не приму его. Вернешься из Кембриджа — тогда и поговорим.

Он поднялся.

— Спасибо, что пригласил Энид на Майскую неделю. Она в восторге от одного только предвкушения.

Если бы ты знал, какого она о тебе мнения, Вернон, ты бы зазнался. Ну да ладно, девушки есть девушки!

И, громко хохоча, он захлопнул за собой входную дверь.

Вернон, нахмурившись, остался стоять в холле. То, что предложил дядя Сидней, было в высшей степени достойно — в высшей степени. Но это не значит, что он примет предложение. Никакие деньги не смогут оторвать его от музыки...

И «Могучие Братья» у него тоже будут — пока не известно как, но будут.

Майская неделя!

Джо и Энид были в Кембридже. Вернону пришлось также пригласить тетю Этель в качестве компаньонки. Казалось, весь мир состоит из Бентов.

В первый момент Джо взорвалась:

— Ради Бога, скажи мне, для чего надо было приглашать Энид?

Он ответил:

— Мама настаивала, но какое это имеет значение?

Для Вернона действительно ничто не имело значения в последнее время, за исключением одного. Об этом Джо решила поговорить с Себастианом наедине.

— Как ты думаешь, Вернон действительно не шутит насчет музыки? Может, это просто временно — так, небольшое помутнение рассудка?

Но Себастиан отреагировал неожиданно серьезно.

— Это неординарно и очень интересно, — сказал он. — Насколько я могу судить, Вернон способен совершить переворот в мире музыки. Сейчас он работает, так сказать, над основными составляющими и делает это мастерски, на очень высоком уровне. Старый Коддингтон признает это, хотя, конечно, и фыркает насчет идей Вернона—либо будет фыркать, когда Вернон проболтается. Но вот кто действительно заинтересован, так это старина Джеффрис, математик! Он считает, что представление Вернона о музыке четырехмерно.

Я не знаю, удастся ли Вернону реализовать себя, или он останется безобидным лунатиком. Грань между тем и другим очень тонка. Старина Джеффрис полон оптимизма. Но не поддержки. Он совершенно верно указал на то, что попытка открыть нечто новое и дать это миру — неблагодарное занятие; что, вероятнее всего, та правда, которую Вернон обнажит, не будет востребована еще лет двести. Он странный старый чудак. Занимается тем, что обдумывает воображаемые пространственные изгибы — что-то в этом роде.

Но я понимаю смысл его слов. Вернон не создает новое — лишь открывает то, что уже существует. Он действует скорее как ученый. Джеффрис говорит, что детская нелюбовь Вернона к музыке вполне объяснима — для его уха она звучит незавершенно — так картина без четкого рисунка будет лишена перспективы. Музыка звучит для него так же, как для нас — примитивные звуки диких племен — нестерпимым диссонансом.

Джеффрис и сам полон странных идей. Заведи только с ним разговор о квадратах и кубах, геометрических фигурах и скорости света, как он становится невменяемым. Он переписывается с одним немцем, Эйнштейном. Занятно, он совершенно немузыкален, но видит — или по крайней мере говорит, что видит — очень четко то, к чему идет Вернон.

Джо глубоко задумалась.

— Знаешь, — наконец сказала она, — я не поняла ни слова из того, что ты тут говорил. Но звучало это так, будто Вернон может добиться большого успеха