Россия на перепутье. Историко-публицистическая трилогия - Всеволод Колесник

В этот период Сталин (по многим источникам это просматривается) временно отходит от дел. Но именно Сталина Ленин без всякого колебания посылает в Царицын с неограниченными полномочиями: нужен хлеб любой ценой.

И тогда из серой, почти безымянной ломовой лошадки революции там он превращается в несгибаемую личность, как никто, соответствующую отчаянному моменту. Ленин и на этот раз в Сталине не ошибся. Сравнивая Троцкого со Сталиным, Ленин постоянно убеждался, что именно Сталин в конкретных ситуациях какой-то нечеловеческой интуицией находил оптимальный вариант.

Многочисленные авторы нам твердят о страшных преступлениях параноика и мегаломаньяка Сталина, о кошмарах его террора. Некоторые утверждают, что у него не было выбора. Пишут, что неоднократно производились расчеты хода событий при различных альтернативах сталинскому курсу и все, мол, просчитываемые варианты указывают на еще большие жертвы, чем это случилось в реальности.

Можно ли согласиться, что гигантские жертвы были обязательным условием реальной российской динамики? Правда ли, что эти жертвы должны были обязательно положены на алтарь материализации новой реальности, строительства нового мира? Не знаю ответа. Но бесспорным является то, что Сталину удалось сделать невозможное. Он не только удержал страну на краю пропасти, но и бросил ее в прорыв. И начал он с самого главного – с человеческого фактора. Итак, нужно было из ничего создать новую страну. Но с кем? Конечно, были пламенные энтузиасты, были рыцари без страха и упрека. Но ведь рядом с ними существовало огромное большинство совсем других людей. Во-первых, явных врагов. Необходимо понимать, что ленинский принцип диктатуры нес в себе ту опасность, что открывал прямую дорогу во власть социально опасным и преступным элементам. То был народ, привыкший убивать, насиловать и грабить. Еще недавно он предавался погрому своей же страны. Это был народ, не только искореженный трехвековым господством династии Романовых, но его формировала и страшно кровавая Первая мировая.

По современным меркам, в 1917 году в России произошло нечто отвратительное. Озверели буквально все, без исключения. То была агония раздробленного еще при поздних Романовых общества, осколки которого упоенно пошли войной друг на друга. Война всех против всех. На бескрайних просторах бывшей империи воцарилось беспредельное насилие. Наблюдались немыслимые зверства. Эти вырванные глаза, клизмы из толченого стекла, отрезанные члены и истерзанные половые органы женщин. На юге России орудовали «народные» ватаги, попеременно сражавшиеся и с красными, и с белыми.

Большевикам противостояли силы, представлявшие собой совершенно разложившиеся части сгнившего напрочь организма. Казаки плевать хотели на единую и неделимую матушку-Россию с высокой колокольни. Донцы начали рвать на части Россию еще до Деникина. Атаман Краснов просил помощи кайзера в расчленении России и создании отдельного государства – Великого войска Донского. В обмен на помощь оружием атаман обещал немцам поставки в Германию продовольствия, скота и лошадей. Донские казачки, которые до сих пор плачут по поводу того, как их еврейские большевики уничтожали после своей победы в Гражданской войне, даже в деникинских мемуарах предстают шайкой самых разнузданных мародеров. Рабочих и крестьян, когда шли освобождать их от таких-сяких коммунистов, грабили. Грабили даже на территории Войска Донского. Да и женщин там же насиловали. Потом этот грабеж боком вышел казакам – хорошо помнившие казачий беспредел люди не только приняли большевиков, но и помогли им расправиться потом с казаками.

Еще была другая армия – так называемая интеллигенция всех цветов и оттенков, которая до этого лет сто воспитывалась в ненависти к России и которая не умела делать ничего, кроме как ниспровергать и уничтожать все, что попадется под руку: империю, христианскую веру, «устарелую мораль», старое искусство.

Сразу после революции надломилась психическая структура русского народа. Ее хватило, чтобы выдержать прыжок из старого мира в новый, но вместо счастья, радости творчества и богатства возможностей обнаружилась страшная, голодная и несправедливая повседневность. Народ ушел из Вчера, но счастливое Завтра так и не наступило. Нигде в мире не было такого высокого процента самоубийств, как в Москве и Питере.

Сладить с таким одичанием и разложением можно было только железной рукой. Но Сталину было необходимо на что-то опереться. И опора у него нашлась только одна – тот блестящий, манящий и по-прежнему прекрасный, особенно для молодежи, идеал новой реальности завтрашнего мира – мира, в котором главными станут труд и творчество. Мира созидания, мира, в котором нет места эксплуатации. Мира, где каждый может получить то, что заработал. Мира, где за счет труда, творчества, раскрытия духовных способностей человека и эффективной организации хозяйства будет достигнут неизмеримо более высокий, чем в старом мире, уровень развития. Возникнет сверхновый мир, где желания человека будут разумными, в котором духовность возьмет верх над материальным, а ответственность перед коллективом превысит эгоизм. Конечно, с вершины теперешних знаний видна и наивность этой мечты – мир без эксплуатации невозможен.

Не следует забывать, что сопротивление Советской власти было огромнейшим. Этого не отрицают и критики Сталина, и всего советского. Но тогда опасность подстерегала нас еще и с другой стороны. Реальность сопротивлялась титаническим усилиям Сталина и тех, кто верил ему, трансформировала их новый мир, привносила в него чужеродные черты. Сталинисты, боясь потерять все, даже свои жизни, из-за хронической и трагической нехватки времени пускали в ход не эффективные в нормальных условиях психо-исторические технологии, а самые экстремальные методы. Это когда оправдано все – лишь бы не случилось непоправимого.

Непоправимое могло произойти и из-за идей, вокруг которых в 1921–1927 годах в РКП (б) и в Коминтерне развернулась ожесточенная идеологическая борьба между «коммунистами» (доктринерами мировой пролетарской революции) и «национал-большевиками» (термидорианскими прагматиками). Эта борьба в зарубежной историографии для простоты обозначения стала называться борьбой «троцкистов» со «сталинистами». Она началась с внутрипартийной дискуссии о профсоюзах, открытой Троцким его речью на V Всероссийской конференции профсоюзов в начале ноября 1920 года, и через выступления других фракционных групп в РКП (б) – «децистов» и «левых коммунистов».

Сталин вначале, в 1921 году, довольно сочувственно относился к «сменовеховству» с целью своей лояльностью к нему понравиться Ленину, но потом, в 1928–1933 годах, пускает его под нож на процессах вредителей.

Когда стало очевидным, что болезнь Ленина смертельна, в верхушке РКП (б) ожидалась борьба за лидерство в стране. На власть, мол, претендовали Троцкий – народный комиссар по военным и морским делам и председатель Реввоенсовета Республики, Зиновьев – глава Коминтерна и руководитель Петроградской партийной организации (выступавший обычно в связке с Каменевым – руководителем парторганизации Москвы), Бухарин – главный идеолог и теоретик партии, и Сталин, по предложению Ленина назначенный генеральным секретарем РКП (б) (вместо жены Свердлова – Новгородцевой К.Т.). Многие считали тогда этот пост чисто канцелярским, и для них оказалось неожиданностью, что он на этом посту сосредоточил впоследствии в своих руках необъятную власть. Скорее всего, за самый высокий пост в стране драчки не было. Отметим, что Сталин не раз отказывался от поста генерального секретаря, Троцкий был уверен, что только ему будет предложено возглавить все и вся, а остальная шатия-братия любила болтать, сытую жизнь и никак не хотела работать, а тем более за все отвечать, хотя каждый из «претендентов» боролся за определенный политический курс, за свое видение будущего страны.

Об отрицательном отношении Сталина к Троцкому и другим «революционерам в смокингах» нам известно. Известно и то, что Сталин мог затаить злобу на человека очень надолго. Троцкий Сталину был ненавистен всегда. С самых первых встреч на съездах – в Стокгольме, Лондоне, Вене. Все раздражало Сталина в Троцком. Надменный хлыщ, любимец истеричных дамочек, которому так много в жизни удается. Сталин не мог себе признаться, что просто завидует этому баловню судьбы. Блестящий оратор, виртуозный публицист. На V съезде в Лондоне Сталин был буквально потрясен той легкостью, с какой Троцкий в перерыве между заседаниями увлеченно разглагольствовал в окружении молодых людей о философии и поэзии.

Объективно Троцкий симпатии вызывать к себе не мог. Не буду здесь приводить достаточно непривлекательный литературный портрет «демона революции», нарисованный писателем А.И. Куприным. Когда Троцкий обосновался в Вене, и немцы, и Троцкий предпринимали энергичные шаги по преодолению раскола в РСДРП. Примирения большевиков с меньшевиками настойчиво добивалась и созданная Троцким в Вене небольшая газета «Правда» (1908–1912), тайно доставлявшаяся в Россию. Выходила она нерегулярно и существенной роли сыграть не могла, но успела посеять семена недовольства среди отдельных соратников Ленина, обособившихся в отдельную группу большевиков-примиренцев.