Военный коммунизм в России: власть и массы - Сергей Павлюченков

Поворот к соглашению с крестьянством

Уже в начале августа Ленин начинает достаточно решительно пересматривать крестьянскую политику, ищет способы «нейтрализовать в гражданской войне наибольшее возможное число крестьян»[137]. В этот период в ряде выступлений и обращений он подчеркивает, что «с средним крестьянством социалистическое правительство обязано проводить политику соглашения»[138]. 17 августа появляется «строжайший» циркуляр за подписью Ленина и Цюрупы всем губсовдепам и продкомам, в котором в завуалированной форме указывалось на хаос, внесенный комбедами в жизнь деревни, и подчеркивалось, что Советская власть всегда «стремилась и стремится к удовлетворению нужд среднего крестьянства, наряду с нуждами городских рабочих и деревенской бедноты»[139]. Фактически именно в августе 18-го начинается перемена курса большевиков на так называемый союз со средним крестьянством, нашедший свое официальное выражение в марте 1919 года в резолюции VIII съезда РКП (б). Но еще в декабре 1918 года под давлением коммунистической фракции, руководимой Каменевым, на VI Всероссийском съезде Советов было решено упразднить комбеды, «сыгравшие свою историческую роль», как было сказано в приличной для их похорон форме.

Начиная с Октября и до осени восемнадцатого года большевики с упрямством, достойным лучшего применения, последовательно создавали базу для широкого контрреволюционного блока. Возникновение протяженного антисоветского фронта, отделение от Москвы востока и юга страны и образование там региональных антибольшевистских правительств стало итогом разрушительного, деструктивного периода революции. Противники пытались поразить Совдепию и нанося удары в сердце. Летом в Петрограде были убиты Володарский и Урицкий, 30 августа был тяжело ранен Ленин. В ответ на покушения 2/сентября ВЦИК постановил:

«На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и ее агентов»[140].

Повсеместно стали захватываться и расстреливаться заложники из «классово чуждых» элементов.

Весенние планы компромисса с буржуазией были погребены начавшимся вооруженным походом в деревню и ответной борьбой крестьянства совместно с враждебно настроенными к большевикам рабочими. Буржуазия, не имевшая оснований доверять Ленину, тем охотнее пошла на компромисс не с ним, а с возмущенными рабочими и крестьянством. Буржуазная контрреволюция сомкнулась с рабоче-крестьянской, что было гораздо опаснее, чем ее изолированные, слабосильные попытки сопротивления в первые месяцы власти большевиков. Поэтому Ленин круто меняет ориентацию и решает разбить наметившийся блок, ударив по буржуазии и пойдя на уступки крестьянству Объявление красного террора явилось результатом общего поворота ленинской политики, начавшегося в августе 1918 года. Еще до покушений, 6 августа, в серии декретов и постановлений, направленных на смягчение политики в отношении крестьянства, обращение Совнаркома «На борьбу за хлеб» провозгласило:

«Ответом на предательство и измену „своей“ буржуазии должно послужить усиление беспощадного массового террора против контрреволюционной части ее»[141].

Первые числа августа, т. е. начало нового заготовительного сезона, были отмечены целой серией декретов и постановлений, призванных внести в государственную продполитику элементы соглашения с крестьянством. В частности, были утроены твердые цены на хлеб, но поскольку обесценившиеся дензнаки уже мало интересовали крестьянство, 5 августа издается декрет об обязательном товарообмене в хлебных губерниях, по которому продорганы обязывались компенсировать часть сдаваемого крестьянами хлеба промышленными товарами.

Лучшую иллюстрацию сути военно-коммунистической политики большевиков надо искать не в таких хорошо знакомых символах, как национализация промышленности или продовольственная диктатура, а в скромных поползновениях к организации товарообмена с деревней в 1918 и 1919 годах. Они и выходили скромными (несмотря на то, что задумывались широко), поскольку в них были сведены воедино два взаимоисключающих принципа — принуждения и экономической выгоды. Эти «товарообманы», причем неясно, кто здесь обманывался больше — крестьяне или сама власть, являлись концентрированным противоречием идеи и необходимости. Именно в них рельефнее всего проступали последствия вторжения революционного идеализма в течение жизни и где он наиболее быстро дискредитировал себя.

Осенью 1918 года, как и весной, экономический обмен между городом и деревней вновь наступил на грабли идеологических установок новой власти. Выразилось это в том, что крестьянин, сдав хлеб и получив зачетную квитанцию, сам не имел права получить по ней промтовары. Он был обязан сдать ее в волостной комбед или совдеп, каковые и должны были получить товар, а затем распределить его в соответствии со своим классовым «чутьем» и инструкциями власти.

«Состоятельные крестьяне, — вспоминал М. И. Фрумкин, командовавший этим обменом в масштабах всей советской территории, — во многих местах рвали квитанции или производительно использовали их на цигарки, приговаривая, „если нам товары не достаются, то пусть и эти лодыри (беднота) ничего не получают“»[142].

Подобной постановкой дела, отказом от нормального обмена между отраслями народного хозяйства, большевики исключали возможность его государственного регулирования и продолжали скатываться на путь чисто реквизиционной политики, усугублявшей разруху в экономике.

Сохраняя установку на принципиальный отказ от чисто экономического обмена с деревней, Совнарком еще в июле попытался решить проблему нехватки продовольствия введением классового пайка, т. е. фактически выбросив из сферы государственного снабжения непролетарские и неслужащие элементы городских обывателей. Но опять-таки эта мера носила скорее политический характер, крестьянство по-прежнему саботировало государственные заготовки и по-прежнему основная масса хлеба проникала в города через нелегальные торговые каналы. Статистика свидетельствует, что доля вольного рынка в ежедневном потреблении хлеба жителями Москвы в июле — сентябре 1918 года равнялась 91 %, а в октябре — декабре — 71 %[143]. Следовательно своим существованием Москва была почти всецело обязана преследуемому заградительными отрядами мешочнику.

Для правительства проблема заключалась не просто в том, чтобы накормить город и армию. Та власть и та сила, которую государству могла дать концентрация запасов хлеба, рассыпалась и растекалась в миллионах мешков легальных и нелегальных коммивояжеров. Собственные интересы требовали от государства последовательных шагов. И они были предприняты. Как весенний «товарообман» послужил ступенькой к продовольственной диктатуре, так и его августовская интерпретация стала прелюдией к очередному фундаментальному мероприятию военно-коммунистической политики.

21 ноября 1918 года Совнарком принял декрет об организации снабжения, который упразднил остатки частноторгового аппарата и возложил на комиссариат продовольствия обязанность заготовки и снабжения населения всеми предметами личного потребления и домашнего хозяйства. Тем самым предполагалось нанести сокрушительный удар по нелегальному товарообмену и торговле. Однако при абсолютной неналаженности госснабжения закрытие частноторговых предприятий привело прежде всего к тому, что снабжение прекратилось вовсе.

После национализации банков, промышленных предприятий и введения продовольственной диктатуры декрет от 21 ноября, по сути, завершил в основе законодательное оформление военно-коммунистического здания, несмотря на то, что вплоть до 1921 года это здание продолжало достраиваться и доводиться до казарменного совершенства. Для 1918 года еще рано говорить о системе военного коммунизма, пока это была только политика военного коммунизма, сумма государственных заявок на всеобъемлющую монополию, не подкрепленных реальным механизмом производства и распределения продуктов. Посему это бумажное здание отбрасывало тень разного рода уступок, которая до времени имела более материальных свойств, нежели ее предмет.

Повсеместной тенью военно-коммунистической политики были прежде всего всевозможные сенные и Сухаревские площади — пресловутые толкучки, где с молчаливого согласия властей происходил нелегальный вольный товарооборот. Существуют различные подсчеты доли вольного рынка в снабжении городского населения в период гражданской войны, и даже самые скромные из них говорят, что доля эта была никак не меньше 50 %. Но есть все основания полагать, что она была гораздо весомей, особенно в провинциальных городах. На деле продовольственная политика в 1918–1919 годах являлась скорее не политикой государственного снабжения, а политикой ограничения свободной торговли, «возрождающей капитализм», которая в самые критические моменты обострения социальной напряженности ослаблялась разного рода отступлениями. Таким отступлением осенью 18 года стало так называемое «полуторапудничество» в Москве и Петрограде.