Военный коммунизм в России: власть и массы - Сергей Павлюченков

«Агитационные меры уже несвоевременны, нужны облавы, расстрелы в уездах, ибо четыре расстрела в Пензе уже потеряли влияние и отсутствие дальнейших принимается как ослабление вожжей… Предлагаю санкционировать кампанию решительной борьбы с дезертирством путем облав и расстрелов в уездах по четыре-пять человек злостных дезертиров под строгим контролем губернии»[154].

Боеспособность мобилизованных таким образом красноармейцев была крайне низкой. Это отмечали все, как командиры и комиссары Красной армии, так и противник. Нередко мобилизованные настаивали выдать им удостоверение в том, что они мобилизованные, а не добровольцы. В настроениях принудительно мобилизованного крестьянства заключалась основная причина того, «почему мы, располагая силами, численно превосходящими деникинские вдвое, оказываемся биты», — как писал Ленину Преображенский[155].

Ликвидация в результате революции крупных помещичьих и кулацких хозяйств была проведена при активном участии крестьянства, однако разрушение капиталистического, наиболее культурного уровня сельского хозяйства, нивелирование крестьянства имело и тот результат, что в деревне наступило царство осередняченного патриархального крестьянина с отсталым хозяйством, неразвитыми потребностями, к тому же подрезанными многолетней войной и политикой военного коммунизма. Патриархальное крестьянство натурализовывало свое хозяйство и не видело особого смысла в городе и его промышленности, тем более в самом государстве с его обременительными мобилизациями, разверстками и прочими повинностями.

Крестьянство исповедовало свою философию, имело свои цели и интересы, отличные от коммунистических программ большевиков и реставрационных устремлений белого движения. Большевики, призывавшие крестьян в Красную армию, получали записки:

«Долой Колчака, долой советскую власть»[156].

В противоположном лагере, за линией фронта тоже было неспокойно. Красноармейцы получали от белых послания:

«Товарищи красноармейцы, перебейте своих комиссаров, а мы убьем своих офицеров и вместе создадим настоящую советскую власть»[157].

Даже во времена наиболее решительных побед Красной армии в ней продолжало сохраняться примиренческое настроение. Как писал член донского комитета РКП (б) Сырцов 20 ноября 1919 года в докладе Политбюро ЦК по вопросу о предложениях мира со стороны Донского войскового правительства:

«Состояние армий Юго-Восточного и Южного фронтов таково, что слово „мир“ и хотя бы весьма отдаленная в смысле практического осуществления перспектива мира может окончательно разложить армии и подвигнет такие ее элементы, как мобилизованное крестьянство Тамбовской, Саратовской, Пензенской и др. губерний, либо на массовый, стихийный, ничем не могущий быть сдержанным уход с фронта, либо отдаст нашу армию процессу братания с казачьими и ударными добровольческими частями противника»[158].

Свежи были воспоминания о том, как в 8-й армии во время мамонтовского рейда два или три полка снялись с позиций и послали делегатов в другие части, пытаясь их тоже увлечь за собой, уверяя, что мир с казаками уже заключен. В соседней 9-й армии часты были случаи перехода на сторону казаков под лозунгами:

«Мир с казаками, казаки нам не враги»[159].

Несмотря на то, что настроения крестьянской массы играли в гражданской войне решающую роль, само по себе отдельно взятое крестьянство не представляло самостоятельной силы. Маркс справедливо считал, что парцелльное крестьянство в связи со своими особенностями не может быть самостоятельной политической силой. Его политические интересы должен представлять другой класс. Попытки крестьянства в течение гражданской войны создать нечто свое, особенное, неизбежно носили местный, ограниченный характер, как, например, движение Махно. Там же, где это движение пыталось выйти из рамок мужицкой вольницы и принять некоторые организационные формы, напоминающие государственные, как это было в «антоновщине», то оно моментально возбуждало недовольство крестьян и досрочно обрекалось на поражение.

Крестьянство не могло выступить в качестве организационной общественной силы, посему оно было обречено делать выбор между двумя враждующими сторонами. История гражданской войны свидетельствует, что после тесного знакомства с буржуазно-помещичьей контрреволюцией крестьяне делали совершенно однозначный выбор в пользу советского государства. Ф. И. Дан, один из лидеров меньшевизма, в конце 1920 года заметил:

«В нашей победе более всего сказалось то, что когда перед крестьянами встает призрак старого помещика, старого барина, чиновника, генерала, то русское крестьянство непобедимо, несмотря на голод, холод и глубокое недовольство советской властью. Крестьяне все силы отдают на то, чтобы отразить самую возможность возвращения старого помещика и старого царя»[160].

Осенью девятнадцатого, после непрерывной полосы неудач, в продовольственной политике большевиков наконец появляется просвет. В дни, когда белые армии на юге развивают максимальный военный успех, когда в Москву стягиваются со всей республики коммунистические отряды особого назначения и в ЦК РКП (б) ведется лихорадочная подготовка к переходу на нелегальное положение, продразверстка приносит свои первые ощутимые плоды. Причем в некоторых местах власть оказывается совершенно не подготовленной к такому обороту дел.

15 октября Дзержинский доложил Оргбюро ЦК, что по полученным сведениям от Аткарской ЧК в Саратовской губернии ссыпка хлеба идет чрезвычайно успешно, все амбары переполнены, хлеб ссыпается прямо на землю, вагонов для погрузки не хватает[161]. Без вмешательства продотрядов в Саратовской губернии за сентябрь ссыпка зерна увеличилась с 20–30 тыс. пудов до 250–400 тыс. пудов ежедневно. Председатель Саратовского губисполкома В. А. Радус-Зенькович в отчете о работе подчеркивал:

«Крестьянство определенно идет к нам, оказывает нам доверие… Деникин ужасом перед собой обратил их к нам, положительной работой мы должны закрепить за собою подошедшие к нам массы»[162].

Дезертиры стали целыми отрядами выходить из лесов и с музыкой грузиться в эшелоны, отправляющиеся на фронт.

В конце 1919 года в правительственных кругах все увереннее заговорили о том, что в сознании крестьянства «произошел перелом» в пользу Советской власти. Ленин на VIII партконференции в декабре сделал категорический вывод:

«Представители обывателей, мелкой буржуазии, тех, кто в бешеной схватке труда с капиталом колебались, стали решительно на нашу сторону, и на поддержку их мы можем теперь отчасти рассчитывать»[163].

Многомиллионная крестьянская масса отдала победу в гражданской войне большевикам. Реставрации крестьянство предпочло нечто неведомое, новое, закутанное в пеленки всеобщих иллюзий, надвигающееся с властью большевиков. Но какова была роль в защите и упрочении «пролетарской диктатуры» самого пролетариата? Это вопрос более тонкий. Здесь, перефразируя слова Энгельса, можно выразиться так, что проблема «материальности» понятия «диктатура пролетариата» — это вопрос не двух-трех фокуснических фраз, а результат всестороннего изучения фактического материала.

Хорошо известна роль выходцев из рабочих в создании органов государственной власти в центре и на местах, в формировании армии (где эти рабочие преимущественно и осели навсегда), но положение и настроение их коллег, оставшихся у станка, было существенно иным. Было бы неверным придерживаться известной схемы расклада общества, согласно которой пролетариат был главной ударной силой Советской власти в борьбе против буржуазно-помещичьей контрреволюции. Несомненно, что основной силой большевиков, благодаря которой они сумели одержать победу, являлась определенная часть крестьянства, заинтересованная в сохранении результатов аграрной революции и опасавшаяся возвращения старых помещиков. Напротив, рабочий класс в годы войны обнаружил большее политическое безразличие и зачастую резко выраженную контрреволюционность. Вопреки ожиданиям, заложенным в большевистской доктрине, рабочий класс России демонстрировал отчужденность от своей «исторической миссии», если при этом не удовлетворялись его насущные нужды. В подавляющем большинстве настроение наемного работника напрямую зависело от его материального положения — и в частности снабжения продовольствием. Впрочем, это никак не отразилось на теории, а лишь дало повод теоретикам типа Бухарина списывать поголовно рабочий класс в шкурники и мелкую буржуазию.