Военный коммунизм в России: власть и массы - Сергей Павлюченков

Парадоксально, но классовая политика большевиков, война с буржуазией и репрессии в отношении крестьянства более всего сказывались на рабочих. Рабочие в крупных промышленных районах голодали в полном смысле слова, бежали в деревню. Некоторые из крупных предприятий текстильной промышленности, особенно фабрики и заводы Петроградского района, по этой причине уже в начале 1919 года потеряли до 70 % и более всего состава квалифицированных рабочих. Но и оставшуюся часть Наркомпрод не был в состоянии обеспечить пайком.

В результате неспособности власти наладить обмен между городом и деревней настроение масс кардинально изменялось. Один чекист сообщал своему начальству в Петроград, что во время отпуска в Пскове ему «пришлось встретиться со своим товарищем, металлистом завода быв. Сульдсон, который был горячим защитником Советской власти, теперь абсолютно изменился и объясняет следующее: хлеб у нас стоит 275 р. фунт, а мы получаем 83 р. в день, пайка уже не дают два месяца, завод никакой пользы не приносит именно потому, что все рабочие усматривают несправедливое к ним отношение. Буквально все заняты своими кустарными изготовлениями, как-то: зажигалки, лемехи для плуга и прочий обиход крестьян на хлеб. Заказы учреждения если и бывают, так тоже поощряются подачками продуктов ввиду явного саботажа со стороны рабочих. Из всего завода сочувствующих советской власти найдется человека 4–5, все, которые ранее поддерживали, относятся пассивно. Ни на какие собрания не ходят, за исключением вопросов продовольственных. Печатники настроены еще хуже — оппозиционно… Все жалуются на лишение свободы и, главное, продовольственный вопрос»[164].

На первый взгляд подобные примеры находятся в вопиющем противоречии с фактами массового активного участия представителей рабочих в организации советского государства, обороне, пополнении рядов коммунистической партии. Но на это требуется взглянуть, так сказать, диалектически. Партия большевиков после революции стала живой тканью нового государственного организма, пропуская через себя в структуру госаппарата массы новых управленцев, вербуемых из ранее низших сословий. К началу 1920 года в партии состояло около 600.000 коммунистов. Из них, по неполным официальным данным, насчитывалось приблизительно 180.000 рабочих. Однако реальность этих цифр, особенно в отношении социальной и профессиональной принадлежности членов партии, вызывает сомнение. Социальная структура послереволюционной России не имела четких границ, находилась в процессе становления. Рабочие возвращались к крестьянскому труду, переходили в управленцы, армию. Численность действительных рабочих и крестьян в партии была гораздо меньшей, чем то фигурирует в официальной статистике.

Например, по справке о членах воронежской городской организации РКП (б) за 1920 год в рубрике «социальный состав» значится: рабочих — 809, крестьян — 132, умств. труда — 425 чел, всего — 1366. Но из другой рубрики выясняется, что из них в настоящее время на предприятиях и заводах только 58 коммунистов плюс небольшое количество в железнодорожных мастерских, то есть очевидно, что число действительных рабочих не превышает 10 % от общей численности парторганизации[165]. Остальные уже служат в ЧК, армии, продорганах, соворганах, милиции и т. п. и являются полноценными членами иерархии госаппарата, хотя, возможно, совсем недавно они еще знали себя рабочими, крестьянами и «умств. труда». Приблизительные результаты можно было бы установить и по всей республике.

Логика государственного централизма потребовала от партии большевиков стать новой привилегированной кастой, взамен упраздненного революцией старого сословного деления. Существенно, что необходимость ускоренных темпов формирования новой касты опасно упрощала ее незрелую, неотшлифованную многовековым опытом психологию. ЦК большевиков не видел ничего предосудительного в том, чтобы специальными решениями Оргбюро от 5 января и 2 сентября 1920 года обязать всех коммунистов в Красной армии и на транспорте быть осведомителями особых отделов и ЧК. На эти директивы должны были откликнуться порядка 300.000 человек, то есть около половины всех членов РКП (б)[166].

Представители группировки демократического централизма, первыми взобравшиеся на партийные трибуны с критикой народившегося советско-коммунистического бюрократизма, сокрушались:

«Государство мы хотели „опартиить“. Пришлось же в конце концов партию „огосударствить“»[167].

Придя к власти в 1917 году, большевики превратили государство в орудие достижения своих политических и идеологических целей, но и государство в свою очередь «овладело» ими, сделав большевиков плотью и кровью своей системы. Воплотившись в госаппарат, большевики были вынуждены представлять и защищать помимо прочих еще и особенные государственные интересы, которые, все более развиваясь, отчуждали их от первоначальной задачи защиты интересов пролетариата и трудового крестьянства. Это последнее произошло тем более легко и незаметно для большевиков, поскольку они не имели в своем идеологическом арсенале необходимой защиты от поглощения партии агрессивной государственной структурой.

Теоретики большевиков и в первую очередь Ленин, ставя во главу угла классовую теорию и классовую борьбу, абсолютизировали значение государства, как орудия власти наиболее могущественного класса. Интересы государственной системы и привилегированных классов отождествлялись. Отсюда подразумевалось, что после захвата власти рабочей партией государство автоматически превратится в воплощение интересов всех трудящихся слоев общества, прежде всего рабочего класса. В качестве яркого образчика подобных иллюзий уместно привести слова известного Милютина на III съезде рабочей кооперации в 1919 году, где он в ответ на предупреждение Мартова о том, что главная опасность в бюрократизме, заявил:

«Если мы строим социалистический строй, то противопоставления между государством и обществом не должно быть»[168].

Ленин в своем капитальном сочинении «Государство и революция», приводя цитату Энгельса о государстве: «И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство», — в которой отчетливо проступает мысль об особенной природе и интересах государства, совершенно не желает замечать ее и продолжает твердить об исключительно классовом характере государства[169].

Уже опыт первых послеоктябрьских лет показал, что ожидаемой гармонии интересов государства и трудящихся не происходит. Наоборот, в новом, неотлаженном и не связанном социальными компромиссами старой эпохи государственном механизме со всей остротой проступили черты старой бюрократической сути. Военно-коммунистическая политика укрепления государственного централизма очень быстро проявила свои противоречия с интересами не только крестьянства, но и рабочего класса.

Происходила подхлестываемая идеологией абсолютизация государственного насилия, как метода достижения целей. Большевики, придя к власти, начали пользоваться орудием государства без понимания его особенной природы и особенных интересов, будучи введенными в заблуждение внешним сходством своей цели ниспровержения эксплуатации, построенной на частной собственности, и государственным централизмом, в принципе враждебным всякому плюрализму. Централизм, как способ существования государства, составляет его непосредственный интерес. И здесь можно судить, насколько централизм расходится или совпадает со стремлением крестьянина свободно распоряжаться продуктами своего труда и интересами рабочего свободно и выгодно продавать свою рабочую силу.

В период военного коммунизма произошла незаметная подмена политики ликвидации частной собственности как источника эксплуатации, централистическими интересами государства как такового, как особенной общественной структуры. И далее уже трудно провести границу, где кончаются идеи освобождения от частнособственнической эксплуатации и начинается эксплуатация государственная. Правящая партия большевиков ассимилировала и проводила интересы государственного централизма, полагая это воплощением принципов общества трудящихся, заложив тем самым глубокую основу своих противоречий с крестьянством и рабочим классом.

Особенно откровенно это противоречие между государственным централизмом и интересами трудовой массы России стало проявляться на заключительном этапе военного коммунизма, в 1920 году. В гражданской войне крестьянство отдало предпочтение большевикам, но, как вскоре стало ясно, последние переоценили степень его поддержки. Союз военный не стал союзом экономическим, и виной тому было не крестьянство. Из факта перелома в крестьянстве в 1919 году руководство РКП(б) сделало скороспелый и неверный вывод, что отныне политика военного коммунизма должна встречать если не безоговорочную поддержку крестьян, то беспрекословное выполнение наверняка. Последовало ужесточение основ продовольственной диктатуры. В октябре 19-го Наркомпрод выдвинул три принципа, на которых впредь должен был строиться всякий государственный товарообмен с деревней: