Днепровцы - Степан Ракша

Бойцы объясняли:

— Поймите же, с нами едут подводы из-под Николаева. Нельзя не отпустить их.

Если объяснения не действовали, шли на крайнюю меру: сами запрягали коней и выезжали со двора. Тогда хозяин поневоле тоже садился на подводу, а хозяйка, провожая его, голосила, как по покойнику.

Сердце болело от таких сцен, но избежать их было невозможно. Между собой в походе мы часто вели грустные разговоры о том, что вот уже август кончается, а в поле много еще неубранного хлеба и все потому, что коней загоняли, покалечили, поубивали. Если война затянется, мужики вовсе останутся без лошадей, пахать не на чем будет, и какой тогда толк от того, что поделили помещичью землю.

Запоздалая уборка хлебов наводила бойцов на размышления о своих родных краях: неужели там тоже так?

Увидев в поле коров, запряженных в лобогрейку, кто-то подумал вслух:

— Не может того быть, чтобы и у нас так же вот коров запрягали!

А другой — в ответ ему:

— Напрасно надеешься, что в наших селах лошадей больше сохранилось. Белые, будь уверен, всех забрали. Им ведь казаков не на кол сажать, да и для обозов тоже кони нужны. Антанта им лошадей не даст — она сама английские орудия на мулах таскает.

Много велось таких разговоров и на марше, и на привалах в степи, у костров. Придя как-то в санчасть навестить своего друга Алексея Гончарова, заговорил о том же и Феодосий Харченко:

— Как после войны будем крестьянское хозяйство подымать, если за войну всех лошадей изничтожим?

Вокруг двуколки, на которой лежал Алексей Гончаров, на привалах часто собирался народ. Какие только тут вопросы не возникали, и все больше о будущем. Томясь от бездействия, Алексей неустанно думал о нем. Даже когда он стонал от боли, его затуманенные глаза смотрели куда-то ввысь, точно он видел там, в небе, то, о чем думал. Порой боль становилась невмоготу, и тогда он звал лекарей. Они не знали, чем ему помочь, и он, нервничая, говорил им:

— Ну что вы стоите? Помогите, прошу вас. Мне думать надо, а я не могу — голова сильно болит.

Наши полковые лекари — все они были деревенскими фельдшерами — страдали от своей беспомощности, а он не спускал с них острого, пронизывающего взгляда. Брови у него были насуплены — тугая повязка на лбу прижимала их книзу, отчего Алексей выглядел не по возрасту пожилым и суровым.

Но, когда вокруг него собирались земляки и друзья и речь заходила о будущем, он забывал о боли, взгляд его становился светлым и добрым.

— Ты, Феодосий Степанович, о лошадях не беспокойся, — заговорил Гончаров, отвечая на недоуменный вопрос нашего уважаемого комбата. — Разобьем врагов, и все пойдет по-другому, не так, как было до сих пор. Тяжелый труд людей заменят машины, и в плуги вместо коней будем запрягать машины. Уже выдуманы такие. Командир наш видел их в Америке на выставке. Поговори с ним — он тебе расскажет… Вот я и думаю…

— И не думай об этом, Алексей. То в Америке! На выставке! Прокофий мени усе это уже рассказувал. А я ему на то оказал, что мужик в жизнь не променяет коня на машину. Несбыточная это фантазия. Машины нужны — это правильно, я не возражаю, но тольки кони тоже нужны, без лошадей в крестьянстве невозможно. Пустая это балачка.

— О лошадях спору не может быть. Нельзя их изничтожать, нужные в хозяйстве животные, — поддержал Феодосия Харченко старик Савенков и тут же свернул на свое: — А буржуев надо изничтожить всех до одного, иначе опять голову подымут.

— Попробуем заставить их работать на себя, — заметил, вступая в разговор, Гавриил Соценко. — Мы же теперь хозяева государства. На самые тяжелые работы буржуев пошлем. Пусть таскают кирпич и бревна на рештовку, чтобы нам больше не надрываться.

— Будут они тебе таскать тяжести! Это же тунеядцы, люди бесполезные для тяжелого труда.

— Эх вы, старики! — снова заговорил Алексей Гончаров. — Слушаю я вас и думаю: по ужасам эксплуатации вы большие знатоки и природу тунеядцев хорошо знаете, а в коммунизме пока мало что смыслите. Будьте спокойны — никаких тяжестей при коммунизме никому таскать не придется. Как у нас во флоте на боевых кораблях грузят уголь, снаряды и другие тяжести? Подъемные краны для этого существуют. Люди только подвязывают. Так скоро всюду будет, лишь бы власть была в руках трудового народа, а не у буржуев. Буржуям незачем расходоваться для облегчения труда — не они же таскают груз, а грузчики. А когда хозяином станет народ, он сделает все для облегчения своего труда, ничего не пожалеет. Так что не волнуйтесь, товарищи грузчики и каменщики, — не придется никому надрываться, и на местах работы, как сейчас на боевых кораблях, будут поставлены разные подъемные машины, которые подадут любой груз на любую высоту.

Много народу собралось возле двуколки раненого моряка, а все подходили и подходили любители поговорить о будущем. Подошел и Степан, брат командира, спросил:

— О чем толкуешь, Алексей?

— Да вот Соценко говорит, что при коммунизме буржуи будут на нас работать, а я ему толкую, что не буржуи, а машины.

— Правильно толкуешь, — подтвердил Степан. — Мироедам, кровопийцам, разным паразитам и лодырям при коммунизме места не будет. Будут одни свободные труженики, владеющие всем богатством.

— Значит, все богатые будут? А ведь мы сейчас ведем борьбу с богатыми. Как же так? — спросил кто-то с недоумением.

— Вопрос ясный, — сказал Степан. — Мы против богачей, которые грабят бедных, издеваются над ними и не дают им никаких прав, но мы за богатство для всех, чтобы у тебя и твоей семьи было все, что нужно и сколько нужно. А что для этого должно быть? Государство наше должно быть богатым, иметь много заводов, фабрик, уйму одежды, обуви и всяких продуктов.

Степану будущее было ясно. Когда речь шла о будущем, он мог по любому вопросу, не задумываясь, дать разъяснение. И если его спрашивали, откуда он это знает, отвечал:

— Мне Прокофий, брат, говорил, а он Ленина и Маркса читал.

Алексей же Гончаров в таких случаях чаще всего ссылался на флотскую жизнь.

Зашел как-то разговор о равноправии женщин. Дотошный Харченко стал допытываться:

— А кто же по дому будет работать? Штаны-то кто-то должен зашить, обед кто-то должен сготовить, да и детишек надо обмыть. Если все это опять будет делать женщина, то где же тут равноправие?

— А ты, Феодосий, считай, что твоя семья стала большой, как экипаж на корабле, — сказал Алексей. — В такой семье каждый будет знать свои обязанности: ты за машиной ходишь, один сын кочегарит, другой вахту несет за штурвалом, ну а жена — кок, в камбузе у плиты орудует, и дочки там же — помощники кока. Вот тебе и равноправие в обязанностях и распределение труда.

— Погоди, погоди! Как же это так? — не уразумел Харченко. — Это хорошо, когда семья большая, а если маленькая?

— Я думал об этом, Феодосий. На заводе или на фабрике и сейчас все равно как на корабле. А вот в селе пока нет еще организованности. Но она должна быть. В селах тоже надо создавать сообща большое хозяйство — коммуну, как у нас в Духнино. Иначе нельзя…

— Допреж всего плодородие почвы треба подымать, чтобы народ сыто жил, — упрямо сказал Харченко. — Солончаковые и песчаные земли плохо у нас родят, а мы обязаны заставить их родить хорошо.

— Научные опыты надо делать, — живо подхватил Алеша Часнык. — Реки надо использовать в сельском хозяйстве для орошения. Можно даже искусственные дожди устраивать. А в кучугурах заводы построим, будем стекло варить из белых песков, чтобы они зря не пропадали.

Алеше было всего семнадцать лет. Но он слыл у нас ученым человеком. Его больше всего интересовала техника будущего. Когда в Скадовске появился первый в нашем крае автомобиль — им обзавелся тамошний помещик, любитель всяких новшеств, — Алеша за десятки верст ходил поглядеть, как эта машина соревновалась с лихой тройкой, запряженной в тачанку. Его старший брат, служа в армии, выучился на шофера, и Алеша тоже намеревался стать автомобилистом.

Все в будущем он связывал с автомобилями, аэропланами, электричеством и считал, что главная двигательная сила будущего — ветер: ветряные станции будут вырабатывать электричество.

— Наслушаешься ваших фантазий, а потом сны одолевают, — засмеялся наш пулеметный начальник Вася Коваленко.

В походе его убаюкивало на мягких рессорах тачанки, и он иногда сидя засыпал и чему-то улыбался во сне. Однажды, проснувшись, схватился за пулемет. Его спросили:

— Ты чего это, Вася, встревожился?

— Приснилось, — говорит, — будто я с какой-то девушкой на автомобиле еду. Подъезжаем мы к большому красивому дому, он весь в зелени утопает. Я даже подумал — вот это и есть тот самый рай, о котором нам долбили в священных писаниях.

— А что же в том доме на самом деле было? — заинтересовались пулеметчики.

— Этого я не доглядел. Только мы хотели войти в дом, как мне почудилось, что стрельба началась. «Банды Тютюника», — подумал я и проснулся.