Что такое историческая социология? - Ричард Лахман

на что она оказывает влияние: не только на то, какие требования выдвигаются рабочими и чего им удается добиться, но и на структуру отношений работодателя и рабочих и организацию профсоюзов и государства, что в совокупности задает контекст будущих классовых отношений. Таким образом, в конце забастовочной волны не просто улучшается материальное положение рабочих, но повышается или снижается их способность в последующие годы участвовать в забастовках и забастовочных волнах.

Несмотря на то что в исследовании Францози рассматривается всего одна страна, он предлагает методологический и теоретический базис для межстрановых сравнений. Например, в США забастовочные волны случались в очень разных структурных контекстах, и их последствия имели заметные отличия: волна сидячих забастовок в 1936–1937 годах принесла американским рабочим значительные победы, как с точки зрения улучшения условий труда, так и в политической сфере, причем на уровне всей страны, тогда как забастовочная волна 1946 году позволила добиться улучшений внутри фирм, но на общенациональном уровне она обернулась серьезным политическим поражением. Модель Францози можно было бы использовать для объяснения различий между Италией и США совсем другой эпохи. Это обеспечило бы более динамичное понимание политической жизни США, чем позволяет сделать подход Пивен и Кловарда. В протестных волнах они видят почти автоматическую реакцию на бедность, оказывающую примерно одно и то же влияние на практически неизменную политическую структуру США и приведшую в 1930-х и 1960-х годах к схожим результатам. Маркофф, напротив же, восприимчив по отношению к изменениям, происходившим в капитализме и мировой геополитике в XIX–XX веках. В результате, ему удается установить те причинные комплексы, которые, при всех своих различиях, порождали в разные эпохи в отдельных регионах мира волны требований предоставления права голоса.

В том, что касается выявления различий в социальных движениях в разные времена и в разных местах, Францози и Маркофф оказываются гораздо точнее Пивен и Кловарда. Не все забастовки или протесты одинаковы. Волны могут иметь схожие структурные характеристики, и в то же время их причины и следствия будут сильно разниться. Из этого следует, что для возникновения протестов, не говоря уже о волнах протестов, недостаточно жалоб на горестное положение. Требования тоже не переходят напрямую в уступки. Нельзя понять, чего могут достичь социальные движения или революции, если смотреть только на требования протестующих или даже на степень их сплоченности и накала борьбы. Например, Макадам (McAdam, 1990) предлагает увлекательное описание и объяснение готовности рисковать своими жизнями у сторонников гражданских прав во время «лета свободы» 1964 года в Миссисипи. Когда дело доходит до обсуждения последствий «лета свободы», Макадам размышляет над тем, каким источником вдохновения впоследствии стало оно для демонстрантов и деятелей контркультуры, но он не пытается найти связь между этим социальным движением и законотворческой или политической деятельностью за пределами этого движения. Даже если бы он и захотел сделать это, те свидетельства и аргументы, которые он излагает в своей книге, не сильно помогли бы ему с решением этой более широкой задачи. В результате, хотя Макадам знакомит нас с состоянием умов, действиями и организационными сетями протестующих, это не помогает нам понять, почему какие-то требования этого движения были выполнены, а какие-то нет.

Подход к изучению активистов социального движения, избранный Роджером Гулдом (Gould, 1995), весьма отличается от подхода Макадама. Гулд пытается разрешить одну загадку: «большинство участников восстаний [и в 1848 году, и в 1871 году] были рабочими» (р. 4), но «начались эти две парижские революции по-разному, закончились по-разному и понимались их протагонистами как совершенно разные виды борьбы — или, выражая ту же мысль иначе, они были борьбой между протагонистами, по-разному понимавшими самих себя» (р. 7). Другими словами, Гулда интересует не просто объяснение степени их приверженности революции; он также хочет объяснить и то, как со временем трансформировались цели, альянсы (и их сети) и завоевания протестующих.

Гулд вскрывает сложные и запутанные отношения между сетованиями на горестное положение, самоидентичностью и действием, «некий многомерный мир, где перекрещиваются намеченные цели и отступления от этих целей». В отличие от Макадама, он обнаруживает, что для того, чтобы понять, как парижские радикалы видели себя и своих противников и формулировали свои требования, необходимо выйти за рамки рассмотрения жалоб, солидарности и степени готовности протестующих продолжать борьбу и изучить также структурные изменения в государстве и экономике и в пространственной организации Парижа. Подобно Францози, анализирующему волны забастовок, Гулд приходит к выводу, что «крупные восстания» 1848 и 1871 годов имели иную динамику по сравнению с годами нереволюционной «коллективной борьбы, связанной с заработной платой, рабочим временем и регулированием режима работы в цехах» (Gould, 1995, р. 199).

Подход Гулда наиболее ценен именно своей историчностью — тем, что, ставя вопросы и пытаясь найти ответы, он рассматривает, как со временем изменялась социальная структура, а следовательно, позиции и понимание антагонистов. Социальные движения выдвигают требования, направленные против оппонентов, которые сами встроены в глобальную, национальную и локальную социальные структуры. Методы, которые позволяют нам понимать причины и последствия, основываются на ясном осознании, что протесты канализируются в рамках данной социальной структуры и что возможности, открываемые социальными движениями и революциями, варьируются в зависимости о того, как изменяется сама структура. Объяснительная сила модели Пивен и Кловарда и этнографии Макадама ограничена именно недостаточностью их внимания к изменению во времени. Попытки и стремление отследить контингентные изменения и определить место социальных движений в контингентных цепях составляют исследовательскую программу Тилли, Францози и Гулда и позволяют им показать, когда и как участники социального движения оказываются способны на эффективное действие.

Как революции и социальные движения изменяют историю?

Ответ на этот вопрос я частично дал в предыдущем разделе, когда мы обсуждали, как забастовочные волны, массовые протесты и волны демократизации видоизменяли социальную структуру. Скочпол делает важный концептуальный шаг вперед, когда отделяет свой анализ причин революции от ее итогов. Исходя из приведенного выше рассмотрения, как Скочпол объясняет истоки революций, можно сделать вывод, что последствия революций она воспринимает по большей части с точки зрения того, как революционерам удалось увеличить мощь захваченных ими государств. Решающим для нее (и для любого успешного анализа) является изучение революции как кратковременного периода с повышенным градусом контингентности, когда акторы без промедления способны трансформировать социальные структуры. Наша работа (как сравнительных исторических социологов) заключается в том, чтобы проследить эти контингентные цепочки и провести сравнения с другими революциями, забастовочными волнами или социальными движениями. Именно так мы сможем довести наши объяснения до необходимой точности и построить теории, которые можно будет применять