Что такое историческая социология? - Ричард Лахман

образом, о том, что знать устраивает заговор против короля). Когда эти слухи доходили до какого-либо города или деревни, крестьяне откликались на них, нападая на местную знать и чиновников, а порой и устраивая резню. Это фатально ослабило королевское государство и привело к бегству из страны многих представителей знати. Лефевр прослеживает — наверное, лучше любого другого историка — то, что действительно происходит на втором этапе революции, когда правителям безнаказанно бросают вызов и они подвергаются нападениям и когда старый режим рушится.

К сожалению, Лефевр отрывочен в своем объяснении, почему крестьяне верили слухам о заговоре против короля и действовали на основании этих слухов. Сначала он упоминает голод и безработицу и высказывает мнение, что они ужесточились в 1781–1789 годах. Затем, спустя несколько глав, он обсуждает созыв Генеральных штатов и то, как выборы делегатов и призыв короля к общинам, чтобы те составили наказы (cahiers de doleапсе), привели к тому, что крестьяне решили, что истинным их противником является знать, а не король. Впрочем, Лефевр так и не соотнес друг с другом обсуждавшиеся им экономические и политические факторы, а также не построил на их основе причинно-следственную аргументацию. Его повествование сопоставимо с тезисом Скочпол, что революции следуют за развалом государства и что развал государства предполагает расколы среди элит; еще у него имеется имплицитный аргумент в духе Голдстоуна, что масло в огонь крестьянского гнева подливало перенаселение. Впрочем, в отличие от Скочпол или Голдстоуна, Лефевр никогда не поясняет, как элементы его рассказа увязываются друг с другом в один причинный аргумент. Причинная (в отличие повествовательной) связность его книги проистекает из нашего прочтения ее в свете того, что нам известно о других революциях, и нашей способности ретроспективно вчитывать более современные теории в ту историю (story), которую рассказывает Лефевр.

Самой большой проблемой Лефевра (и других эмпирически богатых, но теоретически скудных нарративов) является то, что революционеры выглядят там попросту разгневанными, а гнев — неважно, насколько неотразимо переданный, — не может объяснить, какая именно разновидность нового режима была создана революционерами. Более того, чем глубже историки погружаются в умы рядовых революционеров, тем менее схожими выглядят их жалобы и желания и тем труднее становится понять, почему власть получали одни, а не другие революционеры и почему новые режимы отвечали одним, а не другим народным требованиям. Лучшее понимание того, как обстоят дела обездоленных крестьян или городских рабочих, не поможет нам с объяснением того, где и когда случаются революции, точно так же большее знание о том, как мыслят угнетенные, не объяснит истоки революций, хотя, как мы увидим в последней части этой главы, подобный культурный анализ является основополагающим для понимания того, какая разновидность режима появляется в конце революции.

Что такое социальные движения и когда они случаются?

Социальные движения существуют гораздо дольше и встречаются гораздо чаще, чем революции. Нередко бывает, что протестуют группы с разнообразным составом, а также дезорганизованные массы. Временами протестующие приводят многообразные и противоречивые основания для выхода на демонстрации или для актов насилия. Не без помощи историков мы зачастую приписываем слаженность поступкам акторов со спутанными намерениями и согласованность противоречивым событиям. Протесты ретроспективно наделяются именами и четкими намерениями, посредством высказываний или сочинений их лидеров или с учетом того, чего им в конце концов удалось достичь. Движение за гражданские права в США понимается ретроспективно, и ретроспективно же — с привлечением языка его лидеров (прежде всего Мартина Лютера Кинга) и с учетом юридических и законодательных побед, связанных с получением права голоса и отменой расовой сегрегации, — придается слаженность многим его разнородным и зачастую противоречивым акторам и несоизмеримым событиям. Историки и исследователи общества, занимавшиеся изучением этого социального движения, уделяют куда меньше внимания экономической повестке афроамериканцев, которая по большому счету осталась невыполненной. Точно так же антиколониальные движения ставили перед собой множество различных задач, но в большинстве случаев их главной победой считалось окончание иностранного владычества, тогда как остальные требования, предъявлявшиеся этими движениями, или тот факт, что некоторые движения требовали не независимости, а прав гражданства в рамках империй, оставались в исторических исследованиях без должного внимания. В результате ответы на ключевые вопросы о том, почему социальные движения добиваются удовлетворения одной, а не другой части своих требований, и о том, кто именно решает, какие требования должны быть удовлетворены, редко приходят от исследователей социальных движений. Далее мы увидим, как можно ответить на эти вопросы, разобрав несколько образцовых научных работ, которые отводят им приоритетное место.

Чарльз Тилли изучал протесты, которые имели место на протяжении нескольких столетий. Он начал со сбора данных о протестах и выделения периодов масштабных протестов, нередко длившихся десятилетиями или столетиями. Его следующим шагом стало выделение различных типов протестов. Он задавался вопросом о том, кто протестовал: были ли это крестьяне, налогоплательщики или городские рабочие? Также он уточнял, что стало поводом для протестов: протестовали ли арендаторы против высокой арендной платы, требуемой землевладельцами, или же протестующие были налогоплательщиками, разгневанными высокими налогами? Как только Тилли смог собрать и организовать данные по многочисленным протестам, он смог установить ключевые переходы. Его важнейшим открытием, получившим документальное подтверждение и для Великобритании (Tilly, 1995), и для Франции (Tilly, 1986), стало то, что постепенно протесты переключились с недовольства высокой арендной платой и землевладельцами на высокие налоги и чиновников.

Модель Тилли базируется на идее, что протесты и социальные движения — это ответ на требования и аппетиты власть имущих, а не выражение обобщенного недовольства притесненных. Изменяются характер, идентичность и требования власть имущих, соответственно, изменяются протесты и протестующие. Труд Тилли — это огромный шаг вперед по сравнению с «теорией относительной депривации»[9], которая, подобно теории, связывающей революции с обнищанием населения, предполагает, что при ухудшении условий люди будут протестовать. Проблема теории относительной депривации состоит в том, что ей недостает исторического базиса.

В действительной жизни те, кто больше всего обделены, зачастую ведут себя тихо. Если мы хотим объяснить, почему на переднем крае протеста оказались относительно привилегированные группы — например, китайские студенты в 1989 году или американские, мексиканские и западноевропейские студенты в 1960-х годах, — нам нужно смотреть не на изменения условий их жизни или то, как они воспринимают эти условия, а на то, как действия государства видоизменяют всеобщую структуру власти в обществе. Так, Чжао (Zhao, 2001) обнаруживает, что простор для мобилизации массового студенческого движения в Китае (пожалуй, самого крупного движения такого рода в мировой истории) возник в результате государственных реформ. Реформы, происходившие