Русская Ницца - Сергей Нечаев

Александр Иванович узнал о любви своей жены к Гервегу в январе 1851 года.

Терзания А. И. Герцена нашли свое отражение в его книге «Былое и думы», им посвящена целая глава. Сначала Александр Иванович начал только догадываться о том, что с его женой происходит что-то не то. Он писал:

«Мне казалось, что его дружба к Natalie принимает больше страстный характер… Мне было нечего делать, я молчал и с грустью начинал предвидеть, что этим путем мы быстро дойдем до больших бед и что в нашей жизни что-нибудь да разобьется».

Далее А. И. Герцен, как это часто бывает с обманутыми мужьями, принялся тешить себя иллюзиями:

«В длинных разговорах того времени одна вещь удивила меня, и я ее исследовал несколько раз и всякий раз убеждался, что я прав. Вместе с оставшейся горячей симпатией к Г… Natalie словно свободнее вздохнула, вышедши из круга какого-то черного волшебства; она боялась его, она чувствовала, что в его душе есть темные силы, ее пугал его бесконечный эгоизм, и она искала во мне оплота и защиту. Ничего не зная о мой переписке с Natalie, Г… понял что-то недоброе в моих письмах. Я действительно, помимо другого, был очень недоволен им… Письма его ко мне, сохранившиеся у меня, скорее похожи на письма встревоженного любовника, чем на дружескую переписку. Он со слезами упрекает меня в холодности; он умоляет не покидать его; он не может жить без меня, без прежнего полного, безоблачного сочувствия… он жаждет начать новую жизнь — жизнь вдали, жизнь с нами — и снова называет меня отцом, братом, близнецом».

Его Натали вышла из крута черного волшебства? Его Натали ищет в нем оплот и защиту? Как говорится, блажен, кто верует. Для Натальи Александровны невозможность продолжения отношений с Гервегом стала тяжелой драмой. Да, она осталась с А. И. Герценом, но втайне сохранила чувство к Георгу. И тот тоже страстно любил ее, ведь, как известно, препятствия только разжигают чувства. Наконец и А. И. Герцен понял, что до окончательного «выхода из крута черного волшебства» еще очень и очень далеко. Он начал атаку на своего бывшего друга:

«С той минуты, с которой он угадал мое сомнение и не только промолчал, но больше и больше уверял меня в своей дружбе, — и в то же время своим отчаянием еще сильнее действовал на женщину, которой сердце было потрясено, — с той минуты, с которой он начал со мною отрицательную ложь молчанием и умолял ее (как я после узнал) не отнимать у него моей дружбы неосторожным словом, — с той минуты начинается преступление. Преступление!.. Да… и все последующие бедствия идут как простые неминуемые последствия его — идут, не останавливаясь гробами, идут, не останавливаясь раскаяньем, потому что они — не наказание, а последствие; идут за поколенье — по страшной несокрушимости совершившегося. Казнь искупает, примиряет человека с собой, с другими, раскаяние искупает его, но последствия идут своим страшным чередом. Для бегства от них религия выдумала рай и его сени — монастырь».

Как видим, А. И. Герцен считал действия Гервега преступлением и признавал, что сердце его жены «было потрясено». Неизбежные последствия этого испугали писателя:

«Еще не было сказано ни слова, но уже сквозь наружную тишину просвечивало ближе и ближе что-то зловещее, похожее на беспрерывно пропадающие и опять являющиеся две сверкающие точки на опушке леса и свидетельствующие о близости зверя. Все быстро неслось к развязке».

Развязку задержало страшное несчастье. 16 ноября 1851 года во время шторма в Средиземном море затонул пароход, на котором находились мать А. И. Герцена и его восьмилетний сын Коля. Бабушка везла глухого внука на консультацию в Марсель, и их тела так и не были найдены. В ту ноябрьскую ночь в Ницце их с нетерпением ждали, украсили иллюминацией сад, но вместо праздника в дом пришло горе.

Этот кошмар отодвинул «отвратительную ложь» Гервега на второй план.

16 января 1852 года в письме к своему близкому другу Марии Каспаровне Рейхель А. И. Герцен написал:

«Голова болит чаще и чаще. Скука такая, тоска, что, наконец, если бы не дети, то и все равно, впереди ничего, кроме скитаний, болтовни и гибели за ничто… Finita la Comedia, матушка Марья Каспаровна. Укатал меня этот 1851 год».

«Укатал этот 1851 год» и Наталью Александровну. После гибели сына она очень тяжело заболела, оказавшись не в силах перенести эту потерю. 30 апреля 1852 года у нее родился восьмой ребенок. Сына назвали Владимиром, но через два дня, 2 мая 1852 года, он умер. В тот же день, не прожив и тридцати пяти лет, умерла и сама Наталья Александровна.

Мать и новорожденный сын были похоронены в Ницце в одном гробу. После этого потрясенный А. И. Герцен написал:

«Все рухнуло — общее и частное, европейская революция и домашний кров, свобода мира и личное счастье».

У него не было больше ни семьи, ни родины, ни друзей, ни идеалов.

Для многих подобного оказалось бы достаточно, чтобы умереть. В крайнем случае, если не умереть, то лишь существовать, покорно дожидаясь смерти-избавления. Но, заплатив такую страшную цену, А. И. Герцен, как ни странно, нашел в себе силы начать главное дело своей жизни.

Оставив у себя старшего сына, Александр Иванович двух дочерей на время отдал приехавшей за ними из Парижа Марии Каспаровне Рейхель. После этого он переехал в Лондон и там, в 1853 году, основал Вольную русскую типографию, чтобы вслух, на весь мир и без помех, обращаться к русскому народу. В 1855 году он выпустил в свет первую книжку «Полярной звезды» (альманаха, названного так в честь альманаха декабристов), а в 1857 году вместе со своим другом Николаем Платоновичем Огаревым, которому удалось вырваться из России, — первый лист первой русской бесцензурной газеты «Колокол».

Л. К. Чуковская в своей книге об А. И. Герцене рассказывает:

«В посвящении к одному сборнику Герцен 10 июня 1851 года, обращаясь к Огареву, писал: «Вместе входили мы в жизнь… Я дошел… не до цели, а до того места, где начинается спуск, и я ищу твоей руки, чтобы вместе выйти, как мы вместе пришли, чтобы пожать ее и сказать тебе, грустно улыбаясь: «Друг, вот и все!», ибо для себя я больше ничего не жду, ничто не удивит меня, ничто не порадует глубоко. Удивление и радость обузданы во мне; воспоминаниями былого, страхом будущего. Я достиг такой силы безразличия, безропотности, скептицизма, иначе говоря — такой старости, что переживу все удары судьбы, хоть я равно не желаю ни долго жить, ни завтра умереть». Удары воспоследовали — и какие! Мать, сын, жена, вера в революционную Францию, вера в республику… все погибло. «Печальная участь — переходить прямо с похорон своих близких на общие похороны», — писал Герцен в 1851 году, после гибели матери и сына, когда разразилось парижское 2 декабря. К горю об утрате Наталии Александровны, скончавшейся через полгода после этих «общих похорон», примешивалось убеждение, что она не просто скончалась от неизлечимой болезни, а была загнана в болезнь и в могилу человеком, которого последние годы имела несчастье любить. Это был друг Герцена, участник революционной борьбы в Германии, известный немецкий поэт Георг Гервег. В 1851 году в Ницце, после долгого и трудного «кружения сердца», Наталия Александровна пожелала расстаться с ним. Герцен удалил его из дому, а он продолжал писать Наталии Александровне, требовал свиданий, оскорблял ее, послал Герцену вызов и, по глубокому убеждению Герцена, сделался виновником ее смерти.