Русская Ницца - Сергей Нечаев

Умер А. И. Герцен в январе 1870 года в Париже, однако впоследствии его прах был перенесен с парижского кладбища Пер-Лашез в Ниццу.

Вот, собственно, и все, что можно прочитать об этом человеке в любой энциклопедии. О его жизни в эмиграции и, в частности, в Ницце известно гораздо меньше. О трагедиях, произошедших во Франции в личной жизни Александра Ивановича, знает только узкий круг специалистов — историков и литературоведов.

Начнем с того, что А. И. Герцен прибыл во Францию в 1847 году, то есть накануне революции 1848 года, и его тут же охватил восторг от ощущения возможности наконец-то задышать полной грудью. Прибыв в Париж, Александр Иванович полностью погрузился в открывшуюся перед ним новую жизнь.

Русский литератор П. В. Анненков, живший в то время за границей, вспоминает:

«Дом Герцена сделался подобием Дионисиева уха, где ясно отражался весь шум Парижа, малейшие движения и волнения, пробегавшие на поверхности его уличной и интеллектуальной жизни».

Однако сквозь внешние декорации этой жизни А. И. Герцен очень скоро разглядел и ее теневые стороны. Уже 15 сентября 1847 года он отмечал:

«Франция ни в какое время не падала так глубоко в нравственном отношении, как теперь».

Весь строй французской жизни, весь быт этой страны, который А. И. Герцен называл «мещанским», возбуждал в его душе все более и более глубокую антипатию. Он писал:

«Разврат проник всюду: в семью, законодательный корпус, литературу, прессу. Он настолько обыкновенен, что его никто не замечает, да и замечать не хочет. И это разврат не широкий, не рыцарский, а мелкий, бездушный, скаредный. Это разврат торгаша».

Что касается вождей французского общественного движения, то и тут первые восторги от бесед с ними быстро сменились у А. И. Герцена скептическим к ним отношением, о чем свидетельствует следующее его замечание:

«У меня все опыты идолопоклонства и кумиров не держатся и очень скоро уступают место полнейшему отрицанию».

Его потянуло в Италию, где в то время освободительное движение шло иным, как казалось Александру Ивановичу, руслом. Об этой стране он писал так:

«Я нравственно выздоровел, переступив границы Франции; я обязан Италии обновлением веры в свои силы и в силы других; многие упования снова воскресли в душе; я увидел одушевленные лица, слезы, я услышал горячие слова… Вся Италия просыпалась на моих глазах. Я видел неаполитанского короля, сделанного ручным, и папу, смиренно просящего милостыню народной любви».

Весть о революции во Франции и о провозглашении там республики опять привела А. И. Герцена в Париж. Происходившие там события захватили его, однако впечатление, которое произвела на него Франция в первый его приезд, нисколько не изменилось и теперь. Все яснее и яснее Александр Иванович видел, что революции опереться не на что и что Париж неудержимо катится к катастрофе. И катастрофа эта произошла, произведя на писателя страшное впечатление.

В своих воспоминаниях, известных под названием «Былое и думы», А. И. Герцен писал:

«Вечером 26 июня мы услышали… правильные залпы с небольшими расстановками… Мы все взглянули друг на друга, у всех лица были зеленые… «Ведь это расстреливают», — сказали мы в один голос и отвернулись друг от друга. Я прижал лоб к стеклу окна. За такие минуты ненавидят десять лет, мстят всю жизнь. Горе тем, кто прощает такие минуты!

После бойни, продолжавшейся четверо суток, наступили тишина и мир осадного положения; улицы были еще оцеплены, редко, редко где-нибудь встречался экипаж; надменная Национальная гвардия, с свирепой и тупой злобой на лице, берегла свои лавки, грозя штыком и прикладом; ликующие толпы пьяной мобили ходили по бульварам, распевая Mourir pour la patrie, мальчишки шестнадцати-семнадцати лет хвастали кровью своих братьев, запекшейся на их руках, в них бросали цветы мещанки, выбегавшие из-за прилавка, чтобы приветствовать победителей. Кавеньяк возил с собой в коляске какого-то изверга, убившего десятки французов. Буржуазия торжествовала. А домы предместья Святого Антония еще дымились, стены, разбитые ядрами, обваливались, раскрытая внутренность комнат представляла каменные раны, сломанная мебель тлела, куски разбитых зеркал мерцали… Париж этого не видал и в 1814 году.

Прошло еще несколько дней — и Париж стал принимать обычный вид, толпы праздношатающихся снова явились на бульварах, нарядные дамы ездили в колясках и кабриолетах смотреть развалины домов и следы отчаянного боя… одни частые патрули и партии арестантов напоминали страшные дни, тогда только стало уясняться прошедшее. У Байрона есть описание ночной битвы: кровавые подробности ее скрыты темнотою; при рассвете, когда битва давно кончена, видны ее остатки: клинок, окровавленная одежда. Вот этот-то рассвет наставал теперь в душе, он осветил страшное опустошение. Половина надежд, половина верований была убита, мысли отрицания, отчаяния бродили в голове, укоренялись. Предполагать нельзя было, чтоб в душе нашей, прошедшей через столько опытов, попытанной современным скептицизмом, оставалось так много истребляемого».

В июне 1849 года А. И. Герцен с чужим паспортом в кармане вынужден был бежать из Франции в Женеву. Заметим, что еще в Париже он окончательно решил для себя никогда больше не возвращаться в Россию. Как ни ужасно было все, пережитое им в Западной Европе, но он уже успел привыкнуть к таким условиям жизни, после которых возвращение на родину представлялось ему совершенно невозможным. К тому же он считал, что бороться с условиями русской жизни можно было, лишь оставаясь за границей.

Прибыв в Женеву, А. И. Герцен познакомился там со многими выходцами из разных стран и, между прочим, со знаменитым итальянским революционером Джузеппе Маццини, самую теплую симпатию к которому он сохранил на всю жизнь.

Там же он получил письмо от Пьера-Жозефа Прудона с просьбой помочь ему в издании газеты «Голос народа» и стать ближайшим ее сотрудником. Александр Иванович послал Прудону необходимые для внесения залога деньги и стал писать в его газете. Но это продолжалось недолго: на газету был наложен ряд штрафов, из залога ничего не осталось, и газета прекратила свое существование.

После этого А. И. Герцен окончательно натурализовался в Швейцарии, но жил он в основном в Ницце, которая не была еще тогда французской территорией.

Живя в Ницце, он напечатал целый ряд своих работ: то были появившиеся сначала на немецком языке «Письма из Франции и Италии», потом брошюра «О развитии революционных идей в России» и, наконец, брошюра «Русские народ и социализм», известная как «Письмо к Мишле». Обе эти брошюры были запрещены во Франции.