Карьера - Александр Николаевич Мишарин

Корсаков остановил ее, повернулся лицом к молодому человеку… уже внешне независимый… равный с подчиненным… Внимательно посмотрел на него. Тот невольно напрягся, подтянулся. Кирилл протянул охраннику руку для прощания.

— Исправной службы! — пожелал он этому «сосунку».

Тот быстро, по-солдатски, кивнул головой, и Кирилл почувствовал его каменное рукопожатие.

Корсаков молодым движением перепрыгнул через штакетник… подхватил под руку даму… Что-то насвистывая, устремился по дороге к станции. Не оглядываясь!

— Ну, что вы меня тащите?! — машинально, то ли задыхаясь, то ли причитая, повторяла на бегу Лина. — У меня камень попал в туфли! Господи! И туфли-то совсем запылились… Как я в таком виде покажусь…

Она пыталась остановиться, поправить обувь, но Кирилл со все растущим ожесточением тащил и тащил ее по дороге. Навстречу им все чаще попадались дачники, местные жители… Ребятня… Они спешили посмотреть на черный автомобиль. В машине, как мельком успел заметить Корсаков, было пусто.

— Да подождите вы!! — вдруг почти взвизгнула Лина и вырвала его руку. — У меня же синяки будут! Где вы воспитывались…

Она присела на поваленное дерево, быстро сняла туфлю и начала высыпать из нее песок. Она с отсутствующим взглядом засунула в носок туфли руку и что-то долго, сморщившись, дергала там. Потом снова надела ее и некоторое время сидела, стараясь отдышаться.

Когда Кирилл подошел к ней, она подняла на него глаза, полные ненависти.

— Какой вы все-таки… Идиот!

— Вы сегодня… Давали мне много определений! — Кирилл нагнулся, чтобы помочь ей подняться.

— Уберите руку!

Она встала и пошла по дороге к станции, не оглядываясь.

Когда Корсаков нагнал ее, он услышал:

— Вам же самому это нужно… Вам! Не меньше, чем мне!

— Мне… Ничего не нужно, — стараясь быть спокойным, ответил Кирилл. — Ничего!

— А зачем же вы тогда… Бросились к папаше? — она резко обернулась. — Вы же знали! К кому обращаться? И Логинов не вечером, а днем приехал. Днем! По первому же звонку!

— По какому звонку? — не понял Кирилл.

— А вы сами подумайте! — Лина снова вернулась на дорогу и шла теперь, все убыстряя шаг.

Кирилл брел за ней. Каким-то образом она поняла то, чего еще не понял он сам. Наверняка отец позвонил Логинову сразу же после его ухода. Именно поэтому он был так издевательски-вежлив в конце их разговора. Так бывало с ним не раз, когда ему предстоял нелегкий, неприятный для его самолюбия разговор.

— И не стройте, пожалуйста… Из себя агнца! Невинного ребенка! Не от мира сего… Служителя высоких идей! Знаю я вас! Всех!..

Лина вдруг длинно и зло выругалась. Даже плюнула на мягкую дорожную пыль…

— Лина…

Она снова повернулась к нему всем корпусом… И вдруг обеими руками сильно толкнула его в грудь.

— Идите обратно! Вас пустят…

Она почти кричала.

— Клянитесь, что вы ни в чем не виноваты! Что вы лично преданы Ивану Дмитриевичу… Что вы плоть от плоти! Семя от семени… Что вы готовы выполнять любое задание… Любого правительства! Вы…

Невольно смешавшись, Корсаков все-таки краем сознания пытался понять, в чем же виновата перед ним Лина? Но в том, что она виновата, у него уже не было сомнений!

— И не забудьте… Про Севочку! — она наступала и наступала на него. — Мне надо было сказать Ивану Дмитриевичу всего три слова! Малюсенькая просьба, в которой человек не может отказать человеку!

Она стояла перед ним, растерзанная, злая… Очень красивая! Она все вытирала и вытирала лицо грязной рукой, отчего на шее оставались темные полосы.

— Вам же будет лучше! Вам! Мне! Севочке!

Она вдруг схватила его горячими пальцами за плечи и неожиданно поцеловала.

— Милый мой… Ну, пожалуйста! Вы же меня любили?! Эти люди… Они все с нами могут сделать! И уже делают… Неужели — вы не понимаете?

Корсаков стоял, как заколдованный. Он только видел, как шагах в десяти от него, посреди улицы, перед большой лужей, сидел мальчишка в длинных пыльных трусах и с энергичным, бессмысленным равнодушием бил и бил по грязной, зеленоватой воде доской.

Корсаков понимал, что еще мгновение и он тоже начнет делать что-то подобное — не требующее ни его сознания, ни воли, ни разума.

— У вас дети… Им — жить! — тихо, в ухо, говорила Лина. — Они избалованы… Робки! Не защищены! Их сметут — без вас! Без меня! Они опустятся на дно… Как будто их проткнули шилом. А шило — у них!..

Она чуть подталкивала его всем своим, прижавшимся к его телу, телом.

— Завтра… вашего отца не будет! Он не вечен… Ниточка порвется. Навсегда! Вы же знаете этих людей! Они холодны, как Колыма. Как Антарктида! Они слезинки не прольют!.. Как будто их и не было! А значит, и вас не было! Милый! Кирилл, идите. Еще есть хоть полчаса… Меньше даже… Ну! Замолвите за меня слово… Поверьте мне… Ну! О Севе! Мы же вчера говорили. А один Тимошин не решится.

Он невольно положил руку на ее плечо, словно собираясь прижать ее к себе… И уж невольно сделал шаг в сторону… дома. Но тут же увидел (как видят в перевернутой подзорной трубе… резко, вдруг, смещением горизонта), как из калитки отцовского дома быстро вышел не Логинов, а какой-то очень знакомый человек. Усилием слуха он понял, что в спину этому человеку (это был Тимошин) летел голос отца:

— Мне не нужно подачек! Мне не нужно! Присылать адъютантов! Или кто… Вы там?! Если он не сможет вечером приехать сам… То пусть забудет… Сюда дорогу!

— Александр Кириллович! Ну, что вы! — Тимошин пытался объясниться на ходу. — Вполне возможно… что Иван Дмитриевич будет вечером… Позже…

Корсаков не услышал, что ему ответил отец. Тимошин поспешно сел в автомобиль и стал не виден.

Кирилл сделал невольный шаг в сторону, потому что машина, круто и неловко, как танк, развернулась и двинулась в их сторону. Лина рванула его с дороги, и Кирилл, чуть не упав в канаву, перепрыгнул вслед за ней через канаву. Машина с тугим, шелестящим свистом пронеслась в двух шагах от них.