В ожидании - Джон Голсуорси

Испытывая все возрастающую ненависть к взятой на себя задаче, Динни поспешила продолжить чтение. Четвёртый отрывок был самым душераздирающим из всех, кроме последнего, — по крайней мере для самой Динни. Когда она кончила, голос её слегка дрожал.

— Это уж он хватил! — сказал лорд Саксенден. — У мулов, знаете ли, никаких чувств не бывает. Просто бессловесная скотина.

Гнев Динни нарастал. Она больше не могла смотреть на Саксендена и стала читать дальше. Теперь, излагая этот мучительный рассказ, впервые произнесённый вслух, она дала себе волю. Она кончила, задыхаясь, вся дрожа, силясь, чтобы голос не изменил ей. Подбородок лорда Саксендена опирался на ладонь. Пэр спал.

Динни стояла, глядя на него так, как незадолго до того он сам смотрел на неё. Был момент, когда она чуть не выбила у него руку из-под головы. Её спасло чувство юмора. Взирая на Саксендена, словно Венера с картины Боттичелли на Марса, девушка вырвала листок из блокнота, лежавшего на бюро Флёр, написала: «Страшно сожалею, что утомила вас», — и с предельной осторожностью положила записку на колени пэру. Свернула дневник, подкралась к двери, открыла её и оглянулась. До неё донеслись слабые звуки, которым суждено было вскоре перейти в храп. «Взываешь к его чувствам, а он спит, — подумала она. — Вот так же и войну выиграл».

Динни повернулась и увидела профессора Халлорсена.

XI

У Динни перехватило дыхание, когда она заметила, что глаза Халлорсена устремлены поверх её головы на спящего пэра. Что он подумает о ней, видя, как она крадучись уходит в полночь из маленькой уединённой гостиной от влиятельного человека? Американец опять строго уставился на неё. И в ужасе от мысли, что сейчас он скажет: «Простите!» — и разбудит спящего, она прижала к себе дневник, поднесла палец к губам, шепнула: «Не будите бэби!» — и скользнула в темноту коридора.

У себя в комнате Динни досыта нахохоталась, затем уселась и попыталась разобраться в своих впечатлениях. Известно, какой репутацией пользуются титулованные особы в демократических странах. Халлорсен, видимо, предположил самое худшее. Но девушка полностью воздавала ему должное: что бы он ни подумал, дальше него это не пойдёт. При всех своих недостатках он — человек крупный. Однако она уже представляла себе, как утром за завтраком он сурово скажет ей: «Восхищаюсь вами, мисс Черрел, вы превосходно выглядите». Динни подосадовала на себя за то, что так плохо ведёт дела Хьюберта, и легла. Спала плохо, проснулась усталая и бледная и завтракала у себя наверху.

Когда в поместье бывают гости, дни удивительно похожи один на другой. Мужчины надевают все те же гольфы и пёстрые галстуки, едят все те же завтраки, постукивают все по тому же барометру, курят все те же трубки и стреляют все тех же птиц. Собаки виляют все теми же хвостами, делают все ту же стойку в тех же неожиданных местах, заливаются тем же сдавленным лаем и гоняют тех же голубей на тех же лужайках. Дамы все так же завтракают в постели или за общим столом, сыплют те же соли в те же ванны, бродят по тому же парку, болтают о тех же знакомых с той же привычной недоброжелательностью, хотя каждая, разумеется, страшно их любит, сосредоточенно склоняются над теми же грядками с тем же неизменным пристрастием к портулаку, играют в тот же крокет или теннис с тем же писком, пишут те же письма, чтобы опровергнуть те же слухи или заказать ту же старинную мебель, расходятся в тех же мнениях и соглашаются с теми же расхождениями. Слуги все так же остаются невидимыми за исключением все тех же определённых моментов жизни. В доме стоит всё тот же смешанный запах цветов, табака, книг и диванных подушек.

Динни написала брату письмо, где, ни словом не упомянув о Халлорсене, Саксендене и Тесбери, весело болтала о тёте Эм, Босуэле-и-Джонсоне, дяде Эдриене, леди Хенриет и просила Хьюберта приехать за ней на машине. В полдень явилась играть в теннис Тесбери; поэтому до конца охоты Динни не видела ни лорда Саксендена, ни американца. Однако за чаем, восседая на углу стола, тот, кого прозвали Бантамским петухом, окинул её таким долгим и странным взглядом, что девушка поняла: он ей не простил. Она постаралась сделать вид, что ничего не заметила, но сердце у неё упало. Пока что, видимо, она принесла Хьюберту только вред. «Напущу-ка на него Джин», — подумала она и пошла разыскивать Тигрицу. По дороге наткнулась на Халлорсена, немедленно решила вернуть утраченные позиции и заговорила:

— Появись вы вчера чуточку раньше, профессор Халлорсен, вы бы услышали, как я читала отрывки из дневника моего брата лорду Саксендену. Вам это было бы полезней, чем ему.

Лицо Халлорсена прояснилось.

— Вот оно что! — воскликнул он. — А я-то удивлялся, какое снотворное вы подсунули бедному лорду!

— Я подготавливала его к вашей книге. Пошлёте ему экземпляр?

— По-моему, не стоит, мисс Черрел. Я ведь не так уж сильно заинтересован в его здоровье. По мне, пусть совсем не спит. Меня не устраивает человек, который способен заснуть, слушая вас. Чем вообще занимается этот ваш лорд?

— Чем он занимается? Он из тех, кого у вас как будто называют «важными шишками». Не знаю, в какой именно области, но мой отец утверждает, что с Саксенденом считаются. — Надеюсь, сегодня на охоте вы снова утёрли ему нос? Чем основательнее вы это проделаете, тем больше у брата шансов вернуть себе положение, которое он утратил из-за вашей экспедиции.

— В самом деле? Разве личные отношения влияют у вас на такие дела?

— А у вас разве нет?

— Увы, да. Но я предполагал, что в старых странах для этого слишком прочные традиции.

— Ну, мы-то, конечно, никогда не сознаёмся, что личные отношения могут влиять на дела.

Халлорсен улыбнулся:

— Удивительно, почему весь мир устроен на один манер. Америка понравилась бы вам, мисс Черрел. Я был бы счастлив показать её вам.

Он говорил так, словно Америка была антикварной вещью, лежащей у него в чемодане, и Динни заколебалась, как истолковать его последнюю реплику — то ли придать ей невероятно огромное значение, то ли никакого. Затем, взглянув Халлорсену в лицо, поняла, что он имел в виду первое, и, выпустив коготки, отпарировала:

— Благодарю, однако вы все ещё мой враг.

Халлорсен протянул ей руку, но Динни отступила.

— Мисс Черрел, я сделаю всё возможное, чтобы опровергнуть то отрицательное мнение, которое сложилось у вас обо мне. Я ваш самый покорный слуга и надеюсь, что мне ещё посчастливится стать для вас чем-то большим.

Он выглядел страшно высоким, красивым, здоровым, и это возмущало Динни.

— Профессор, не следует ничего воспринимать слишком серьёзно: это приводит к разочарованиям. А теперь простите, — я должна разыскать мисс Тесбери.

С этими словами она ускользнула. Смешно! Трогательно! Лестно! Отвратительно! Это какое-то безумие! Что бы человек ни задумал, всё идёт вкривь и вкось, безнадёжно запутывается. В конце концов, разумнее всего положиться на случай.

Джин Тесбери, только что закончив партию с Сесили Масхем, снимала с волос сетку.

— Идём пить чай, — объявила Динни. — Лорд Саксенден тоскует по вас.

Однако в дверях комнаты, где был сервирован чай, её задержал сэр Лоренс, который сказал, что за эти дни ещё ни разу не поговорил с ней, и позвал к себе в кабинет взглянуть на миниатюры.

— Моя коллекция национальных типов. Все женщины мира, как видишь: француженка, немка, итальянка, голландка, американка, испанка, русская. Не хватает только тебя. Не согласишься ли попозировать одному молодому человеку?

— Я?

— Ты.

— Почему я?

— Потому что, — ответил сэр Лоренс, рассматривая племянницу через монокль, — твой тип — ключ к разгадке английской леди, а я коллекционирую такие, которые выявляют различие между национальными культурами.

— Это звучит страшно интригующе.

— Взгляни-ка на эту. Вот французская культура в чистом виде: быстрота восприятия, остроумие, трудолюбие, эстетизм, но не эмоциональный, а интеллектуальный, отсутствие юмора, условная, чисто внешняя сентиментальность, склонность к стяжательству, — обрати внимание на глаза, чувство формы, неоригинальность, чёткое, но узкое мировоззрение, никакой мечтательности, темперамент пылкий, но легко подавляемый. Весь облик гармоничный, с отчётливыми гранями. А вот редкий тип американки, первоклассный образец национальной культуры. Заметь, какой взгляд — словно у неё во рту лакомый кусочек и она об этом знает. В глазах запрятана целая батарея. Она её пускает в ход, но непременно с соблюдением приличий. Прекрасно сохранится до глубокой старости. Хороший вкус, знаний порядочно, системы мало. Теперь взгляни на эту немку. Эмоционально менее сдержанна, чем предыдущие, чувства формы тоже меньше, но совестлива, старательна, обладает острым чувством долга. Вкуса мало. Не лишена довольно неуклюжего юмора. Если не примет мер — растолстеет. Полна сентиментальности и в то же время здравого смысла. Во всех отношениях восприимчивее двух первых. Может быть, это и не самый типичный образец. Другого достать не удалось. А вот итальянка, моя любимая. Интересная, не правда ли? Великолепная отделка снаружи, а внутри что-то дикое, вернее сказать — естественное. Словом, с изяществом носит красивую маску, которая легко с неё спадает. Знает, чего хочет, — пожалуй, слишком ясно знает. Если может, добивается этого сама; если не может, добивается того, чего хочет кто-то другой. Поэтична лишь там, где задеты её переживания. Чувствует остро — и в семейных делах, и во всех прочих. Не закрывает глаза на опасность, смела до безрассудства, но легко теряет равновесие. Вкус имеет тонкий, но способна на крупные промахи. Любовью к природе не отличается. В интеллектуальном плане решительна, но не предприимчива и не любознательна. А здесь, — сказал сэр Лоренс, неожиданно оборачиваясь к Динни, я повешу милый моему сердцу образец англичанки. Хочешь послушать — какой?