Смертельный нокаут. Уральский криминальный роман - Геннадий Мурзин

Шилов прервал:

– Баба-то, хоть и с куриными мозгами, а и она понимает, что я – не убийца. Соображает, вишь ты. Не чета вам.

– Пожалели бы жену. Надоело ей таскаться с передачами по колониям.

– Никто не заставляет.

– Чувствует ответственность. Потому что жена. Скоро, вот, снова…

Шилов прервал:

– Ничего не «скоро»! Ничего не «снова»! Ничего не выйдет! Не лепите!

– Мой подзащитный прав, – вступился адвокат Тагильцев. – У вас явно просматривается обвинительный уклон.

– Позвольте и мне напомнить вам, адвокат: я представляю одну сторону – сторону обвинения, вы представляете другую сторону – сторону защиты. Поэтому вполне естественно, что у нас с вами разные «уклоны».

Тагильцев возразил:

– Все равно: следователь обязан быть объективным.

– А я разве не объективен? Объективность – это то, что существует вне и независимо от субъекта, основанное на источнике наших знаний на данный момент. Получим новые знания, рассмотрим их в совокупности, а затем определим либо новую объективную реальность, либо еще больше укрепимся в прежней объективной реальности. Таким образом, я сужу по тому, что имею. А имею пока лишь то, что обвиняет подследственного. Но не имею ничего, что хоть как бы оправдывало.

Тагильцев опять возразил:

– Человек видит лишь то, что хотел бы видеть.

– Надеюсь, последнее замечание касается и вас, господин адвокат? К тому же, – Коротаев усмехнулся, – в мою задачу входит тщательное проведение следственных мероприятий, чем я и занимаюсь, подготовка обвинения и передача дела в суд. Осудить или оправдать – это дело суда.

– Да, но и следователь вправе прекратить следствие по делу…

– Вправе, но лишь в одном-единственном случае: если есть на то объективные данные. Повторяю: на данный момент их нет. И адвокат, кстати, их тоже не представил. Впрочем, – Коротаев посмотрел на Шилова, – подследственный сильно заскучал в ходе нашего философского спора о том, что объективно, а что нет, – следователь придвинул поближе к себе бумаги. – Перейдем к сути уголовного дела. Я задам вам, гражданин Шилов, несколько вопросов, а вы вольны отвечать на них или нет.

Шилов недовольно покрутил головой.

– Значит, для протокола?

– Естественно. В ходе проведения доследственных мероприятий сотрудники уголовного розыска установили, что вы, именно вы (материалы это подтверждают) написали анонимку на Колобова и затем отправили дознавателю. Теперь к вам вопрос: вам действительно что-то известно по факту аварии на путепроводе? Если известно, то что?

Шилов пробурчал:

– Ничего мне не известно. С дуру написал… Идиот, вишь ты…

– Я так вас понял, что вы признаете факт написания и отправки анонимки, но отрицаете, что располагали какой-либо информацией. Тогда другой вопрос: с какой целью, что вы преследовали, зачем вам это понадобилось?

– Озлобился… Перестал себя контролировать.

– Понимаю так, что вами управляла злоба. Еще вопрос: на что или на кого?

Вмешался адвокат:

– Подзащитный, напоминаю, что вы имеете право не отвечать.

Шилов буркнул:

– И не буду!

– Хорошо. Так и запишем: допрашиваемый отказался отвечать на вопрос, воспользовавшись правом, предусмотренным статьей пятьдесят один Конституции РФ. Следующий вопрос: какие у вас были взаимоотношения с Колобовым, с одним из сопредседателем НТПС? – в ответ – молчание. – Будете отвечать?

– Нет, – пробурчал Шилов. – Но у меня есть встречный вопрос: какое отношение имеет Колобов?

– Напоминаю: вопросы здесь задаю я. А вы, гражданин подследственный, либо отвечаете на них, либо нет. Вам ясно? – Шилов ничего не ответил. – Значит, ясно. Переходим к другому вопросу: согласно данным, полученным оперативным путем, у вас произошел инцидент с Колобовым в спортивном клубе тяжелой атлетики. Поясните, что это был за инцидент? И с чем связан? Будете отвечать?

– Повторяю: нет!

– Как вас понимать? Нет, ни с чем не связан? Или нет, не станете отвечать на поставленный вопрос?

– Не буду отвечать на поставленный вопрос.

– Хорошо. Так и запишем в протоколе. На этом, пожалуй, сегодняшний допрос я закончу, – Коротаев подписал протокол и протянул подследственному. Шилов, не читая, расписался. – Напрасно не стали читать.

– Что мне там читать? Я ничего не говорил.

– Мое дело вам напомнить, а ваше дело поступать так, как вам вздумается, – следователь придвинул листки протокола поближе к Тагильцеву. – Теперь – ваш черед.

Тагильцев неспешно прочитал эти два листочка протокола, потом еще раз прочитал и лишь после этого, не найдя никакой зацепки, поставил свою подпись.

Следователь обратился к охраннику:

– Уведите подследственного.

Охранник подошел к Шилову. Тот встал.

– Гражданин следователь, можно просьбу?

– Просьбу можно.

– Нельзя ли меня перевести в другую камеру?

– Это еще с какой стати?

– Одни салажата… вишь ты… Неинтересно с ними… Сопля зеленая.

– С этой просьбой – к администрации следственного изолятора. Ваше ходатайство может поддержать и адвокат.

Охранник скомандовал:

– Руки!

Шилов покорно закинул руки назад, и на них вновь оказались наручники.

9

Гостиница «Тагил». Самарин нашел нужный ему номер и постучал. Он предупредил о приходе, а все же постучать не мешает. Как-никак, а люди из области, значит, уже начальство. Что ни говори, как ни кочевряжься, что ни выделывай из себя, но тагильчанин есть тагильчанин: хоть и не сильно дальняя, а все-таки провинция. Нет того столичного лоска, нет!

Тагильчане (это-то Самарину хорошо известно) невероятно заносчивы и самолюбивы. Особенно из числа номенклатуры – как прежней, так и нынешней. Болезненно реагируют на любое слово, доносящееся из области. Не учите, мол, ученых: сами с усами. Однако (увы, но это так) учить есть чему, и учиться есть кому.

Гонору-то (Самарин не отрицает) у екатеринбуржцев не меньше будет. Когда приезжает сдавать экзамены (он учится в юридической академии), то видит же, до чего местные высокомерны по отношению к провинциалам. Будто они люди второго сорта. А ведь (если уж говорить начистоту) тупиц среди них не меньше и «шпорами» пользуются никак не реже. Тоже строят из себя невесть что. Апломба сколько, апломба!

Но его теска, Алешка Курбатов – не из их числа. По всему видно, умница. Поперек родительской воли, будто бы, пошел. Ему карачилась аспирантура. По меньшей мере, мог претендовать на должность следователя городской прокуратуры (диплом-то у него красный). А он? В сыщики двинул: это, будто бы сказал, по мне – и все! Сыщик, понятно, всего лишь в первом поколении.

Не то, что он, Самарин, у которого отец всю жизнь прослужил в милиции. Отец, правда, далеко не пошел. Но он и не гнался за чинами. Кулацкий сын. За то на отца всю жизнь косо смотрели. Но отцу (этим Алексей Самарин страшно гордится) не стыдно смотреть людям в глаза: служил честно и не крохоборничал, как иные, а потому семья жила и живет скромно. Зато – в чистоте! А это многого стоит. Особенно в нынешние времена.

Нынешние времена? А чем, собственно, они отличаются от прежних. Люди? Те же! И кабинеты у многих те же: таблички разве что поменяли. Нутро-то, нутро прежнее. Отец рассказывает: до чего ж партноменклатура была жадной?! Хватала и тащила – жареным и пареным. И не тронь! Не сметь прикасаться! Неприкасаемые, выходит. Глядя на них, и в милиции иные побирались. Говорить, правда, об этом вслух не принято было. Разве что на кухнях. Он был подростком, когда услышал о том, что под Нижним Тагилом тоже есть свой «БАМ». Так народ прозвал садоводческое товарищество, что неподалеку от крохотного поселка Борск. Здесь садоводы – сплошь городская элита и все наезжали в сверкающих лаком черных «Волгах». Вот где люди строились так строились! Какие коттеджи возвели – с мезонинами и балкончиками! Рассказывали, будто бы самая большая достопримечательность была скрыта под землей. Там, под коттеджами находились просторные подвалы, пол и стены были облицованы импортной плиткой, а температуру поддерживали огромные холодильные камеры. В этих подвалах номенклатура хранила припасы. В это садоводческое товарищество чужак попасть не мог – все свои: секретари горкома и райкомов КПСС, председатели горрайисполкомов, директора крупнейших промышленных предприятий, прокуроры, судьи и, естественно, высшее руководство тагильской милиции.

Почему «БАМ»? Потому что народ так назвал, а расшифровывал эти три буквы так – БОРСКАЯ АССОЦИАЦИЯ МОШЕННИКОВ.

Знала ли элита об этом? Не могла не знать. Но ее это ничуть не смущало. Потому что принадлежит к избранным, к сливкам советского общества. Принадлежать к сливкам считалось престижным. Этим гордились. За это держались, вцепившись мертвой хваткой, обеими руками.