Страхи из новой коллекции - Вадим Селин

Узнав, где нахожусь, я сел на другой автобус и приехал наконец домой.

До сих пор не могу понять, почему автобус, на котором я ездил много лет подряд, вдруг сменил маршрут. И почему именно тогда, когда на нем ехал я? Неужели Нечто постаралось (или постаралась)?

Скажу еще, что первую главу в повести сестры я дополнил сам… Она, сестра, лишь удивлялась, откуда я знаю так хорошо чувства человека, оказавшегося непонятно где.

Все это я рассказываю не зря, потому что история под названием «Непонятно где» приключилась со мной второй раз…

Голова болела. Прямо-таки раскалывалась.

Я открыл глаза. Темно. Как-то неестественно темно. Обычно, когда просыпаешься ночью, видишь темноту, но она все равно «светлая» за счет фонарей, горящих на улице, или луны, заглядывающей в окно. А тут… сплошной мрак, и больше ничего.

Я прислушался. Не слышно никаких звуков. Мертвая тишина. Кажется, что может быть темнее и тише ночи? Но если подумать, ночь не так уж и тиха — то кошка закричит, то машина где-то проедет или мышь заскребется… А здесь… тишина, давящая на уши. И темнота.

Сильно пахло цветами.

— Эй! — осторожно сказал я.

Звук моего голоса остался здесь, со мной. Он почему-то прозвучал очень глухо и никуда дальше не рассеялся, как это обычно бывает…

Я попытался приподняться на локте и… ударился головой обо что-то.

«Вот те на! Что бы это могло быть? Почему потолки стали такие низкие?»

Я приподнялся еще раз, с тем же результатом — ударился головой обо что-то. Тогда я перекатился на бок и… уперся в стену. Перекатился на другой бок и тоже уперся в стену. Не понимая, что происходит, я сделал попытку поползти в сторону головы и снова уперся в стену. Пополз ногами вперед. Ноги обо что-то ударились.

«Так, спокойно, — лежа на чем-то мягком, подумал я. — Моя комната уменьшилась в размерах. Подожди-ка… Какая еще моя комната? Я же в лагере. Значит, уменьшилась моя лагерная комната. Но где в таком случае Женька?»

— Эй, Женька! — крикнул я. Голос опять глухо замер в воздухе. — Женька, ты почему не отзываешься, а? Не пугай меня…

«Спокойно… Без нервов… Все хорошо… Комната просто уменьшилась… Она стала маленькой, тесной, душной…»

Постепенно меня захватил страх, — я же боюсь тесных закрытых пространств.

Но разум победил страх, и я попытался определить, где нахожусь. Если из-за темноты «не функционировали» глаза, можно исследовать все на ощупь.

Так я и поступил, но для начала еще раз прислушался к тишине. И в этот момент услышал, как что-то где-то капало.

Кап-кап, кап-кап, кап-кап…

И почувствовал, что правая нога стала мокрой. Значит, вода лилась откуда-то сверху и намочила меня.

Вдруг ощущение сменилось. По ноге что-то ползло. Я изогнулся и дотянулся до ноги, запустил руки под брюки и схватил это что-то, что ползло. Жирное, скользкое, длинное. Похоже на червяка. Червей я никогда не боялся, поэтому меня не передернуло, и я отбросил его в сторону.

Под головой было мягко, но не совсем. Твердо-мягко как-то. Вроде бы подушка, но она твердая. Я на таких не спал. Мне нравились мягкие.

Я приподнял раскалывающуюся голову и пощупал руками подушку. Девчачья какая-то — из непонятного скользкого материала и отделанная по бокам рюшками.

Оставив подушку в покое, руки принялись исследовать пространство дальше. Не строго вертикальные, а несколько косые стенки того, в чем я лежал, тоже были отделаны этим скользким материалом с рюшками.

«Господи, где же я нахожусь-то? Из-за чего вдруг моя комната исчезла и куда, черт побери, девался Женька?!»

От злости я ударил кулаком по стенке. Послышался глухой деревянный удар.

И тут я начал задыхаться. Воздух в помещении сперся, стал тяжелым, из-за сильного цветочного аромата меня чуть не стошнило.

— Выпустите меня! Откройте дверь! — закричал я.

На лице выступили капельки пота.

Я провел рукой по груди.

«Опа! Что это на мне надето? Неужели костюм? Прям как на том мужчине из повести сестры… Точно… И на ногах туфли. А куда делись мои мокасины и легкие льняные брюки?»

Мне сделалось совсем не по себе, и я принялся кричать, бить ногами и руками по мягкой обивке помещения. Крики были приглушенные, они тонули в тесном пространстве и не желали просачиваться наружу, как будто я был обложен толстым слоем земли.

Внезапно я похолодел.

Слоем земли?

Вот тут-то в голове все начало складываться, как мозаика. Я лежал в тесном помещении, одетый в костюм, голова покоилась на подушке, само помещение было обито чем-то мягким и скользким, и в придачу ко всему здесь ползали жирные черви! Неужто могильные?…

От ужасной догадки, как мне показалось, я на мгновение потерял сознание, а когда очнулся, то запаниковал и затрясся.

«Мама родная, неужели я лежу в гробу? — думал я, стараясь не дышать — воздух заканчивался. — Но это же невозможно! Почему я в нем нахожусь? Может, это не гроб? Но тогда что?…»

С новой силой я замолотил по потолку. Один удар, второй, третий…

Я остервенело, как заведенный, бил в потолок до тех пор, пока он вдруг не затрещал и не прогнулся. Потом разорвалась материя, а после этого мне на голову посыпалась земля. Она засыпала глаза, забивала нос, не передать, что со мной было. К этому времени я уже понял, что лежал именно в гробу…

Неожиданно в моей голове что-то щелкнуло. Откуда-то появились силы, я приподнялся и начал вылезать в дыру, пробитую мной в крышке гроба. Это было очень трудно — сверху на меня сыпалась земля, я преодолевал ее поток и карабкался вверх. И вот уже я почти вылез из гроба. Дерево расцарапало руки, лицо, шла кровь, но я не замечал этого. Передо мной стояла одна цель — вверх, на свободу.

Я рыл мокрую скользкую землю, как крот, я не могу сказать, сколько это длилось, — может, час, два, а может, минуту?

Пришел в себя я, лишь когда голова вынырнула из-под земли. Здесь земля уже была не просто землей, а грязным месивом.

Сделав последние усилия, я вылез из-под земли и уже в полубессознательном состоянии окинул взглядом округу. Так и есть — вокруг кресты, ограды, памятники. Здесь было светлее, чем в гробу. Я подполз к надгробию, возвышающемуся около моей могилы. Как раз луна выглянула из-за дождевой тучи и осветила плиту.

«Кортиев Владислав Игоревич. 1990–2004. Помним, любим, скорбим. Мама, папа».

Силы мои иссякали. Откинувшись на разрытую могилу, я отключился, но перед этим заметил, что действительно был одет в костюм.

Воздух вне могилы был свежий.

Цветами не пахло…

Глава III

Не знаю, сколько прошло времени, перед тем как я очнулся. Может, час, может, сутки. Не знаю.

Проснулся от того, что солнце светило мне в глаза. Я вздрогнул, открыл глаза и огляделся. Вел себя так, будто и не засыпал. Я помнил все до мелочей: на меня упало что-то тяжелое, скорее всего, проклятый зеркальный шар, затем я очнулся в гробу. Все помню. И мягкую обивку, и жирного могильного червя, и доски не самого лучшего качества, из которых был сделан мой гроб, разломавшийся после ударов.

Как и ночью, вокруг меня были могилы. С листьев деревьев и кустарников капала вода после прошедшего дождя. Птички купались в солнечных лучах и мокрых листьях, однако мне было не до любования природой. Нужно было что-то делать, причем немедленно.

Для начала я поднялся с земли, но поскользнулся и приложился лбом о собственную могильную плиту. Прочитав еще раз «Кортиев Владислав Игоревич. 1990–2004. Помним, любим, скорбим. Мама, папа», я опустился на колени прямо в грязь, молитвенно сложил руки на груди и посмотрел в небо.

— Господи, что же со мной? — обратился я к небу.

Не дождавшись ответа, я поднялся с земли и забегал вперед-назад. Я делал какие-то суетливые движения, никак не мог собраться с мыслями, но то, что меня похоронили, я четко понимал!

Также я сейчас прекрасно понимал, что чувствовал Николай Васильевич Гоголь, когда очнулся в гробу. Писателя Гоголя тоже похоронили заживо, когда он находился в летаргическом сне. Раньше я много размышлял о том, что он ощущал, когда проснулся в гробу, что делал, думал, а теперь я сам оказался в такой же ситуации и Гоголю могу только посочувствовать… Это так ужасно! Мне повезло больше, чем ему. Мой гроб был худшего качества, и мне выбраться из могилы удалось.

Постойте-ка… Такое впечатление, что меня похоронили, лишь бы отделаться, а не как обычно хоронят: и могила не двухметровой глубины, как это принято, — а то фиг бы я выбрался, — и гроб какой-то позорный, некачественный. Впрочем, может, могила нужной глубины, и я в порыве паники прокопал эти два метра?

В любом случае мне повезло.

Я присел на лавочку около своей могилы и посмотрел на памятник. Какой ужас, на нем моя фотография.

«Ой… А что, если я — призрак? Хотя нет, призрак не стал бы ломать гроб, он просочился бы сквозь него».