Красная Шапочка - Александр Иванович Красильников

чтобы надежней удержаться за спасительницу, лежало в ладонях Полины Андреевны. Приподнялось на лапках и, отряхнувшись, желая освободиться от воды, раскрыло розовый ротик.

Так с серым живым комочком, запрятав его за отворот пальто, она и выбрела на песчаный берег, спасительный берег, противоположный тому, где падали бомбы, оползали наземь стены многоэтажных зданий, где на каждом шагу витала смерть. Теперь она была босиком, без туфель, в одних чулках.

«Гаситель» легко сошел с песчаной отмели, дав задний ход. Два дюжих парня помогли ему шестами. А беженки — их тут было восемь женщин и трое ребятишек — собрались под деревьями, меняли мокрую одежду.

Те, что с ребятишками, занялись в первую очередь детьми, и Полина Андреевна, завидуя, что ли, им и вспомнив про своих потерянных Нину да Галку, затосковала. Отошла в сторонку и стала гладить котенка, дуть ему под шерстку, чтобы скорее просох. Он стал неожиданно очень нужен. Этот котенок соединял ее с семьей, и она вспомнила, как девочки ползали за Барсиком, которого принесла Галка со двора, как он однажды свалился с балкона, но остался жив. И только потому, что внизу оказались случайно картонные ящики, пустые картонные ящики из-под апельсинов, которые завозили в магазин. На ящиках, помнит Полина Андреевна, нарисованы были аисты с длинными изящными клювами. В клювах они держали желтые шары апельсинов. Дома в тот час Полины Андреевны не было, она находилась на работе. Девчонки принесли Барсика домой. Надо было что-то предпринимать для спасения котенка. Нина и Галя мыкались с Барсиком на руках по квартире и не знали, что же делать. А потом позвонили в «скорую помощь». Это Галка придумала про «скорую помощь». А старшая-то хоть и подумала, что кошками там не занимаются, наверное, однако согласилась позвонить. Уже оттуда их направили в ветлечебницу. И девчонки понесли Барсика лечиться. Вылечился тогда Барсик…

Поглаживая котенка, Полина Андреевна думала о девочках и смотрела на берег, затянутый в черную тучу дымов, поднимавшихся от горящих разрушенных зданий. Она смотрела, словно пыталась увидеть свой дом, Центральную набережную; за дымом, за языками огня, пляшущего дикий танец над скелетами домов, трудно было что-либо различить.

А потом они, кое-как собрав свое тряпье — у Полины Андреевны сумочка в руке, пальто да котенок, — тронулись к опытно-селекционной станции. Так Полина Андреевна посоветовала. Там могли быть машины, есть какие-никакие домики, в которых первое время можно укрыться с детьми, обдумать, что дальше делать, куда податься.

— Может, прямо в Среднюю Ахтубу пойдем? — засомневалась женщина, что пряталась с Полиной Андреевной в трубе.

— Двадцать километров туда, — нахмурилась Полина Андреевна, — а уж вечер рядышком. Куда они на ночь глядя? — указала она на женщин с ребятишками. — Да и нам отдохнуть не грех после всего…

Полине Андреевне два или три раза здесь довелось бывать, один раз на станции, куда теперь шли. Потому и дорога немного знакома. Значит, там вон, у куртины желтеющих тополей, лужайка зеленая будет. Шли они с Иваном Филипповичем здесь, разулись и — босиком по траве. Уж очень приятно пощекотывает — бархатная, прохладная, облегает ступню, будто ласково прижимается травинка каждая… А сейчас вон как разноцветно тополиный ряд в осень пошел, кружева цветные впереди, а не лес: и желтый, и с красноватым оттенком лист, а где еще и совсем зеленый, будто не сентябрь надвигается, а только-только весна грянула. Наверное, потому, что дожди недавно прошли, некоторые деревья и выпустили поверх желтых листьев новую смену зеленых, две весны и два лета прожить хотят, так жизнь понравилась… Только все равно две весны в един год не бывает, обманное это желание, такие листья зелеными долго не продержатся.

И паутинка на лицо то и дело невидимая ложится. Полина Андреевна проводит по лицу ладонью, будто тень смахивает. Пальцами ту паутинку не поймаешь и не ощутишь ее ниточной округлости на подушечках пальцев, но почувствовать, что на лице ее уже нет, можно. Вот какая тонкая паутинка. Разве что увидишь ее серебряный перелив под солнечными лучами: зацепилась за желтую ветку дерева и не может сорваться. Или на сухой траве — будто множество струн серебряных натянуто.

Летят паутинки, идут им навстречу женщины — серые лица, усталые глаза, измятая одежда. Какие тут паутинки да золото бабьего лета, не до того им нынче, не до красот всяких, хоть день и правда хороший.

Небо чистое, синее, но подернута синева пленкой белизны. На фоне синевы желто-зеленые гимнастерки тополевой рощи. Эта роща вышла навстречу неожиданно, когда отошли от Волги километров на пять. Перебрели небольшой косогор, с усохшей, жухлой, как верблюжий линялый бок, травой, и вышли к низине, в которой, наверно, вешние воды держатся подольше, а потому она и теперь зелена и прохладна.

С этой стороны луговины — они, группа женщин, а с той — молодая тополевая роща. Деревья уже вошли в силу, стволы их снизу закоржавели серой корой, а выше — белесые, чистые, здоровые, без сухих, отживающих веток. С лета можно подумать — не березки ли. Да только березы на Нижней Волге редкость.

Будто солдаты в сапогах, помесивших походное бездорожье, — поверх гимнастерок защитного цвета через плечо скатки шинельные, штыки винтовочные за спиной — вышел тополевый батальон навстречу беженкам.

А еще перед тополевой рощей впереди старый тополь. Стволина могучий, весь в морщинах-бороздах черных, белого тела нет у того тополя. Сразу от земли начал он расти в молодости не прямо вверх, а с уклоном. Теперь хоть пешком на него заходи снизу-то. Но потом понял, видать, что надо к небу макушку поднимать — выровнялся, и вот теперь эдаким луком согнутым стоит. Посередке ветви в листве еще, хоть и редкой, но сухих сучьев вокруг много, а самая макушка в три ствола разделилась, в три высохших, уже без коры, ствола. Толстые три ствола, как железные пальцы тревильника, которым в страду в деревне сено или солому скирдуют. Выставил старый тополь в небо трезубец, будто встречает так ворогов земли русской. Метрах в двадцати впереди тополевой рощи стоит он, ведет к Волге, на Сталинград детей своих — воинов.

Слышит Полина Андреевна и татаканье зениток, и грохот разрывов на том берегу, и рев самолетов, проносящихся над рекой на бреющем полете, слышит, как земля под ногами содрогается то и дело, земля-то хоть и за Волгой, а все одно единое целое. Но несмотря на это, Полина Андреевна ощущает тишину осеннего леса, как если бы золотой сентябрь был бы сам по себе, а война сама по себе. Подует легкий ветерок