Ливонская война: Забытые победы Ивана Грозного 1558–1561 гг. - Виталий Викторович Пенской

а подать «протестацию» в имперский суд, могли воочию наблюдать за последствиями своих действий. Огненное зарево ночью и дымные столбы днем, толпы беженцев, со своим скарбом и скотом стекавшихся в надежде на спасение к городским воротам, лучше всяких слов свидетельствовали о правоте Якоба Краббе, доброго дерптского бюргера, выступившего в роли толмача на переговорах с Келарем Терпигоревым. Тогда он произнес слова, которые привели в уныние епископа и его совет: «Почтенные господа, если мы печатью закрепим дань великому князю, то значит, с женами и детьми попадем в совершенное рабство. Да и можете ли вы одобрить подобную дань? А все-таки ее надо принять и выплачивать, потому что иначе земля наша будет опустошена и выжжена. Великий князь уже давно снаряжает для этого великую силу; это знаю я наверно».

Увы, теперь уже было слишком поздно. Колесо войны, в пламени и дыму катившееся по ливонской земле, нельзя было остановить. Попытки воспрепятствовать действиям русских полков не имели успеха: слабые ливонские отряды неизменно терпели поражения в стычках с русскими, как это было, к примеру, под самим Дерптом или 4 февраля под городком Фалькенау (русские называли его Муков). Оставалось только надеяться, что московиты, вдоволь насытившись, покинут Ливонию и уйдут в свои пределы.

Тем временем русские полки «сошлися с царем и с воеводами под Юрьевом дал бог здорово». Суровая зима («зима была тогды гола без снегоу с Рожества христова, и ход был конем ноужно грудовато») не была для них помехой. В течение трех дней соединенная русская рать беспощадно опустошала дерптскую округу. Затем, переправившись через реку Эмбах (современная Эмайыги в Эстонии), войска двинулись дальше к северу, «направо к морю». Как писал летописец, воеводы «воину послали по Ризской дороге и по Колыванской и воевали до Риги за пятьдесят верст, а до Колывани (Тевеля) за тридцать». Рассылаемые же воеводами во все стороны мобильные отряды делали то, что им было приказано – brennen, morden, rauben und todschlagenn.

Примером действий одного из таких отрядов может служить экспедиция под Лаис. Получив от пленников известия о том, что под ним «большая збеж», воеводы «под Лаюс город посылали голов стрелецких Тимофея Тетерина да Григория Кафтырева, а с ними их сотцкие с стрельцы, да голов с детми боярскими Михаила Чеглокова да Семенку Вешнякова да Федора Ускова и Татар и Черкас и Мордву». 5 февраля 1558 года «головы под город пришли, – писал русский летописец, – а посад пожгли и побили многих людеи, убили болши трех тысяч, а поимали множество полону и жеребцов и всякие рухледи».

За время двухнедельного рейда, по словам историка А.И. Филюшкина, было сожжено и разграблено около 4 тысяч дворов, сел и мыз – практически без сопротивления с ливонской стороны. Ландсгерры оказались не в силах быстро мобилизовать свои силы и попытаться отбросить агрессоров обратно в его пределы.

В середине февраля 1558 года русское войско пересекло границу южнее Нарвы, переправившись через Нарову по Козьему броду «выше города Ругодива». Потери царского войска, по словам русского летописца, были минимальны: «а государевых людеи убили под Курсловом в воротех Ивана Ивановича Клепика Шеина да в загонех и ыных местех пяти сынов боярских да стрелцов десять человек да трех татаринов да боярских человек с пятнадцать, а иные люди дал бог здорово».

Возращение царской рати домой с победой из Ливонии.

Миниатюра из Лицевого летописного свода

Вернувшись в Псков, Шах-Али, по словам Б. Рюссова, направил епископу Герману письмо, в котором писал: «Так как ливонцы не сдержали своего клятвенного обещания царю всея России, но обманули его, то царь всея России был принужден идти на них войною; эту войну они сами, ливонцы, навлекли на страну своей несправедливостью. Если же они впредь хотят, чтобы их страна была цела и невредима, то тотчас же должны отправить посольство с обещанными деньгами к великому князю. Когда прибудет посольство, тогда он будет ходатайствовать с другими князьями и воеводами за ливонцев, чтобы в Ливонии более не проливалось человеческой крови».

Первый акт ливонской драмы был сыгран, занавес опустился. За кулисами началась подготовка ко второму акту.

Небольшое дополнение: о роли Новгорода и Пскова в ливонском вопросе

В современной западной историографии существует концепция, согласно которой раннемодерные государства (а Россия Ивана Грозного, вне всякого сомнения, может быть отнесена к таковым) являлись (по сравнению с современными) достаточно рыхлыми и слабо консолидированными – «лоскутными» (composite states). Сшитые, что называется, на живую нитку и представляющие собой конгломерат территорий и регионов, различающихся по уровню своего развития и свято хранящих память о своей «старине», эти государства были основаны не только и не столько на насилии, но и на компромиссе между верховной властью и местными провинциальными элитами. Компромисс этот заключался, в частности, и в том, что верховная власть допускала эти элиты к участию в управлении государством (хотя бы и на местном уровне), гарантируя им в обмен на лояльность сохранение прежних привилегий и «вольностей». Русское государство в этом отношении мало чем отличалось от своих европейских современников, и в его составе были области, которые, как отмечал отечественный историк М.М. Кром, «в обмен на лояльность пользовались в течение определенного времени значительной автономией».

Псков и Новгород (а отчасти, судя по всему, и весь Северо-Запад, в том числе и Тверь), по мнению многих российских исследователей, как раз относились к числу таких территорий, сохранивших значительную внутреннюю (и не только) автономию. Сохранение этой «особости» Северо-Запада было обусловлено целым рядом объективных причин. Здесь и известная экономическая обособленность Новгорода и Пскова от остальной Русской земли («Низа»), обусловленная с одной стороны, давними торговыми (и в определенной степени политическим и культурными) связями региона с Западом (через Ливонию и посредством Ганзы), а с другой стороны – неразвитостью инфраструктуры, которая прочно бы связывала «Низ» и Новгород в единый экономический организм. Другая причина – это аналогичная обособленность новгородской служилой корпорации, а также новгородских «гостей» и дома св. Софии, которые к тому же к середине XVI века прочно срослись с новгородской же бюрократией.

До поры до времени эта обособленность вполне устраивала равно и новгородских служилых людей, и «гостей», и «освященный чин», поскольку гарантировала им при невмешательстве московских властей известную степень свободы во внутриновгородских делах. При этом они имели все основания требовать внимания к своим нуждам в обмен на свою лояльность, угрожая в противном случае неповиновением (как это было в дни мятежа Андрея Старицкого или во время дворцового переворота в январе 1542 года). Однако