Музыка для мужика. История группы «Ленинград» - Максим Семеляк

Алина Крупнова

На Шнурова повелись девчонки. К этому не было предпосылок поначалу, но это случилось. Я-то была уверена, что это группа для мальчиков. К тому же группе была дана четкая установка — заигрывать с залом. На такой успех, как мне кажется, они не рассчитывали. Если бы остался Игорь Вдовин, это была бы такая куртуазная богемная штучка. Вдовина, кстати, можно было бы вернуть, но Сережа вовремя понял, что в этом нет необходимости.

Сергей Шнуров

После той истории с Горбушкой я поговорил со Вдовиным и уговорил его продолжать. Мы вялотекуще играли с ним до мая следующего года, и в какой-то момент я понял, что это вообще никуда не ведет. И перед днем рождения Пуза я объявил Игорю: спасибо, до свидания.

Алина Крупнова

Вскоре после Вдовина ушел и игравший на тубе Дракула. Он был красавец, конечно, и вообще крайне интересный и непростой человек. Мне показалось, что Сережа после его ухода вздохнул с облегчением — больше у него в группе не оставалось конкурентов.

Андрей «Андромедыч» Антоненко

Илья Ивашов по прозвищу Дракула все-таки был, по-моему, не музыкант, скорее артистическая личность.

Денис Рубин

Со Вдовиным это был, по сути, арт-проект. Вдовин достаточно интеллигентно себя вел, что многим не нравилось. Очень было заметно, что подсознательно он, конечно, интеллигент. Я даже помню рассказы о том, как Вдовина учили матом ругаться, поскольку сам он не имел такой привычки. То есть его буквально через силу заставляли все это петь. В результате то, что получалось, было ближе к московским стилизованным проектам — не зря же «Пулю» очень любили в Москве.

Шнур же умудрялся, сохраняя дистанцию, проживать все это по полной. Песни были ни при чем. Люди шли не на песни, не на хиты. Шнур объяснял мне, почему «Ленинград» за год вырвался из клубной истории в какие-то новые эмпиреи. Дело в том, что они писали новую песню как минимум раз в неделю. И он четко говорил о том, в чем заключается ошибка всех клубных питерских групп — тех же «Пепси», «Самолетов», «Маркшейдеров». Они записывают один альбом, а потом катают его по всем клубам. Но клубов мало, и люди устают. На «Ленинграде» же тусовка не ротировалась, а расширялась. Приходили все те же плюс новые.

При таком подходе многие песни, конечно, отсеивались, забывались. Я помню момент, когда на бис просили песен десять разных, и все были хорошие, но они уже половину этих песен не помнили или просто не успевали сыграть. Было несколько песен, которые Шнуров просто скомпоновал в одну.

Паша Павлик

Со Вдовиным все было более нежное, более эстетское, не было агрессии и этого драйва бешеного. Со Шнуровым все стало на свое место, хотя поначалу все недоумевали: чего это он начал петь-то? Не умеет парень ни играть, ни петь, влез на сцену.

Денис Рубин

Изначально Вдовин больше котировался, Шнуров был на заднем плане, хотя и старался вести себя достаточно ярко: переодевался в женское платье, красил ногти, каски какие-то носил. Вряд ли переход к микрофону был спором со Вдовиным — в конце концов, даже Пузо брал на себя довольно много внимания. Вообще, «Ленинград» в этом смысле был очень благодарной историей, группой как бы без лидера. Переход был сложный — Шнур ведь не хотел петь даже не потому, что он не умел и боялся. Ему не хотелось тянуть на себе всю эту историю, потому что изначально она была задумана как проект без лидера. Я помню, он жаловался, что тяжело брать на себя очень много, быть и лидером, и управляющим, потому что все были неуправляемые, особенно первый состав, за исключением Микшера, который, понятно, профи до мозга костей.

Алина Крупнова

В тот момент они перестали слепо следовать традициям шансона. Шнуров — он все-таки немножко Джим Моррисон, где надо. Он все-таки не совсем шансон. Он тебе и Моррисон, и Челентано, и Юрий Антонов, и Сид Вишес. К тому же, как показала позже практика, попытки чистого жанра, типа «Ля-Минор», здесь не прижились. Поэтому те же «Ля-Минор» пошли чесать по европейским клубам и прекрасно себя там чувствуют. Они не вылезают из Австрии, Германии, Франции. А вот у нас под водочку не пошло.

Алексей Зимин

«Мат без электричества» я первый раз услышал в бессознательном состоянии. Была весна 2000-го, апрель, а может, и март. Была квартира у Елоховской и день рождения хозяйки квартиры. Или просто крупная пьянка, не суть.

Утром я проснулся там один, лежа на полу, закутанный в пыльный ковер с полным комплектом абстинентных удовольствий.

Освободившись от ковра, я практически на ощупь — глаза не открывались — доковылял до кухни, пальпировал холодильник и, с трудом найдя на нем ручку, распахнул, и — опять-таки на ощупь — нашел там початую бутылку водки. Из раковины тем же манером извлек рюмку, налил ну и так далее. Глаза приоткрылись и обнаружили магнитофон на столе. Я нажал кнопку «play», и из магнитофона с удивительно нужной громкостью засопели трубы вступления к «Дикому мужчине». Я налил еще рюмку, выпил — и охуел.

Один мой приятель, повернувшийся на музыке даб и регги, верил в теорию ритмических вибраций. Он говорил, что в каждом человеке пульсирует свой ритм, и музыка, вообще всякое искусство только тогда по-настоящему трогает, когда внешний и внутренний ритмы попадают в нужный резонанс.

Теперь мне уже трудно объяснить, чем, собственно, меня так зацепили именно эти песенки. Но все в них волшебным образом срифмовалось и с моим незаконченным филологическим образованием, и с интуитивной страстью к панку, и с трудовой книжкой с записями о работе дворником, слесарем и начальником передвижной библиотеки — вся биография: и какая-то лихая и победительная в своем пораженчестве сексуальность, плюс еще похмелье, и смерть, и загробный оптимизм. Все, чем я жил и что нажил к тридцати годам, в опереточной, но самой точной форме было в этих шансонетках. В голосе Шнурова не было и тени вдовинского кривляния, не было никакой театральности. Это были песни по формуле Платонова: которых никогда не слышал, но слова которых втайне знаешь.

Я позвонил хозяйке и рассказал ей о своей находке. Оказалось, что находку эту я сделал еще вчера ночью, случайно поставив кассету, а потом, никого не подпуская к магнитофону, заставлял всех слушать «Мат», пока сам не упал замертво и не завернулся в пыльный ковер.

Тем утром я прослушал «Мат» семь раз, допил всю водку, которая была в этом доме, и уехал, украв кассету. Но это не была кража — я забирал свое.