Чернокнижник (СИ) - Светлана Метелева

Вдруг сделается мне страшно — нужно ли мне это Знание, эта Истина? Я взгляну в его глаза — и увижу там огонь. Пресвятая Дева! Мне захочется уйти — сейчас же, сбежать, не оглядываясь; учитель пугает меня — словно крест водружает он на мои плечи. А брат Умберто продолжит свою речь — и голос его, вначале тихий и таинственный, будет все усиливаться, пока не грянет, наконец, громоподобно, чтобы вновь потом спуститься до шепота:

— Слово — твое орудие. Мир — твой пергамент. По Слову Божию был он создан; вначале было не Слово — тишина, ибо для того, чтобы зазвучало Слово, тишина необходима. И Слово стало плотью, и так повторялось до тех пор, пока не дал Господь имена всему. И внутри каждого имени укрыл он устремление, кое толкает вперед и порождает новые смыслы и новые имена. Великая же тайна письма заключена в том, что написанное рукою твоею сбудется, отраженное на бумаге воплотится, Слово станет явью. Ибо сказано: Ради этой-то надобности милосердно от ангелов к нам фигуры, буквы, черты и гласы не раз ниспосланы и обозначены, для нас, смертных, изумительные и невиданные, ничего как будто бы не значащие, однако же в глубинах разума нашего пробуждающие высочайший восторг, благодаря упорному их умственному постижению, соединенному с любованием ими и обожанием их. И может ли Книга не быть писанием, творящим мир? Перемешивая буквы Книги, мы перемешиваем мир. Но чтобы сделать это, чтобы облечь плотью знаки и знаки знаков, нужна вера в Бога и озарение от Него. И потому, сын мой, будь осмотрителен в своем труде, ибо это — труд Господен, и если ты потеряешь хоть одну букву или лишнюю букву напишешь, ты испортишь весь мир. Любая Книга прошита именем Божьим — и та, что стилосом от руки старательно написана, и та, в коей буквы набраны Вестминстерской чудной махиной.

— Но, отец мой, — в трепете, безумной тоске и страхе прерву его я, — почему вы так уверены, что именно я должен написать Книгу? И о чем должна быть эта Книга? Откуда мне узнать? Что мне делать?

— Господь ответит тебе. Ты же помни: кто собирается творить мир, неизбежно запятнан злом и ошибками. Ты скажешь то, что должен сказать. Ты присоединишься к сонму тех единых, что после твоего откровения смогут провозгласить себя Господами мира. Смирись — и будешь вознесен…

…И после этих слов он приоткроет дверь кельи и исчезнет, а я, ошеломленный, раздавленный пророчеством его и тяжким грузом Знания, в слезах и смертной тоске, брошусь к распятию, упаду пред Образом Предвечного на колени, растерянно моля о помощи и понимании…

…Kyrie eleison, Kyrie eleison, Kyrie eleison…

…Кто это сказал, зачем? Кто-то внутри меня пробормотал эти слова чуть слышно, а они обжигающей лавой вырвались на поверхность; точно не смог я сдержать плотину… Дрожью пронзили они мои внутренности, я замер, не зная — все ли? Или еще что-то? Но — нет, больше ничего не пришло. Что было со мной? Я поднял голову — Соловьев стоял на стремянке, смотрел на меня испуганно.

— Борь, ты что? Сидишь в каком-то трансе. Бормочешь…

— Да так, — с трудом ворочая языком, смог выдавить я. — Вспомнилось… случайно…

Видно, я побледнел, не знаю, — он несколько раз спросил, не плохо ли мне, я ответил: голова закружилась, надо ненадолго выйти; метнулся на лестницу, закурил. Пока забыть, — приказал я себе. — Завтра. Подумаю завтра. Вернее — уже сегодня, скоро. Утром. А сейчас — убрать из головы вон…

Как ни странно, получилось. Бросил в форточку бычок, вдохнул поглубже, вернулся…

…Отложив нужные тома в отдельную стопку, мы разошлись. Соловьев поехал домой, а я двинулся в центр. Хотелось воздуха, надеялся, хотя и слабо, что московская уличная суматоха выметет назойливые пугающие мысли.

Убрал на антресоли? Как бы ни так — вот они опять, двое монахов — все свое с собой. Какая-то Тайна письма… Все написанное сбудется… Зашибись… Если я, к примеру, напишу рассказ о том, как московский Чернокнижник Боря Горелов стал миллионером — сбудется? Или — сбывается только у монахов? Бред…

Объяснение не приходило, но и тема не отпускала…

Гулял долго — Москва уже успела зарасти людьми и машинами; открылись забегаловки — зашел куда-то, взял кофе… Официант услужливо поднес зажигалку, тихо пел Джо Дассен — полегчало. А где это я, кстати? Сретенка. Дойти до метро — и к Мингьяровичу. Он — Комментатор, пусть прокомментирует.

Рядом со станцией, за оградой примостилась церковь. Вдруг возникло шальное желание — зайти. Посмотреть. Вдохнуть — может, и отзовется чем-нибудь. Спросить священника — а ну как ответит? Долго мялся у входа, курил, не решаясь почему-то войти — наконец, собрался, бросил окурок, шагнул внутрь…

Народу было немного: суетилось несколько старушек, вынимая огарки из узких подсвечников, истово крестился у иконы хорошо одетый господин. Было тихо. Сверху из купольного полумрака смотрел Христос. Стало душно — запах, что ли, слишком сильный? В стороне от алтаря увидел священника — в длинном, черном, волосы слегка растрепаны, очки, как у Соловьева, — немного набок. Стоящий ко мне спиной прихожанин что-то быстро говорил, может, исповедовался. Священник сочувственно кивал, улыбался, потом несколько раз мелко его перекрестил. Все, кажется, прощаются. Потом я. Собеседник святого отца развернулся, направился к выходу. Вот это да…. Новиков! Букинист, один из моих постоянных покупателей! Это ему я продал архив Бунда за десятку и «Бауэр» (хорошее ружье, можно на охоту ходить). Слава богу — не заметил. Что, интересно, эта меркантильная вошь делает в храме божьем? Грехи, что ли, замаливает?

…А я что здесь делаю?

Вдруг — очнулся. Нет, не стану я, пожалуй, батюшку утруждать своими проблемами. У него и без меня дел хватает.

…Володя был на месте, ждать не пришлось. Я вывалил на него все разом: три галлюцинации подряд, одну еще могу объяснить — после винта, а вот две другие никак никуда не лезут. Не систематизируются. И вообще — все вроде бы об одном и том же. Англия, Лондон, какие-то монахи странные… Помню дословно. Да, и — что означает «кири элисон»?

Китаец сдвинул брови, задумался на минуту — вроде бы опять не удивился, хмыкнул:

— Интересно. Слова эти, Боря, означают «Господи, помилуй», — насколько я понимаю, именно так по латыни начинается одна из традиционных служб. Да, необычная галлюцинация…

— Ну и? — поторопил я. — Дальше-то что?

Комментатор улыбнулся ласково:

— Борис, за пять минут я тебе всего не объясню. Вот как-нибудь сядем с тобой, как время выберешь, на день, а то и на два — и как следует обсудим…

— Ну, хоть что-нибудь можешь сказать? В двух словах — чтобы я не парился…

Володя вздохнул, кивнул обреченно: хорошо.

…Через полчаса я шел домой. Перебирал то, что успел объяснить мне Комментатор. Параллельные миры. Существование их уже доказано — той самой квантовой физикой, которой он, Мингьярович, большой поклонник. Возможно, что мое сознание посетило один из таких миров. Это — вкратце. А вообще — между мирами, опять же, исходя из вполне научных теорий, может возникать спонтанное тяготение. Так что — «подумай сам, Боря, вникни — откуда оно взялось в твоем случае? Найди точки соприкосновения»…

А оно мне надо? Теперь, после объяснений Комментатора, все вроде бы прояснилось. То есть — ни черта, конечно, но почему-то стало спокойнее. В следующий раз договорим…

…В конце апреля вдруг позвонил Кинг-Конг — сам. Удивительно — никогда раньше он об мой телефон руки не марал. Был, как всегда, лаконичен: завтра сможешь? — смогу, почему нет. На следующий день я поехал в «Арбатскую находку».

— Боря, серьезный заказ, первое издание «Утопии» Томаса Мора. Лувен, тысяча пятьсот шестнадцатый. — Так, с места в карьер Климов поставил задачу, потом, подумав, добавил: — Сергей тебе объяснит, что за «Утопия», если нужно, поможет.

Уже объяснял, спасибо. Город будущего, идеальное государство — короче, муть. Поинтересовался ценой — Кинг-Конг усмехнулся: не обижу, цена хорошая, не меньше двадцати. Я кивнул — договорились. Про себя решил: что-то тут не все ровно — никогда еще Климов с ходу таких цен не называл; все больше торговался. Надо было посоветоваться с Комментатором.

Володя мне обрадовался; узкие глаза хитро щурились, почти пропадая; он здоровался, смешно сморщивая нос.

— Что, очередной заказ? — спросил он своим характерным, всегда чуть сипловатым голосом.

— Ага. «Утопия». Первое издание, пятьсот шестнадцатый. — Время от времени я вдруг начинал говорить совсем как Климов, раздражался на себя за это, тормозил и следил уже за базаром.

— Ух, ты, — неопределенно протянул Комментатор, — надо же…

— В смысле? — Я посмотрел на него вопросительно — что еще за междометия такие?

— Книга-то дорогая, — он потер пальцами подбородок. — Первое издание Мора… Если выставить на аукцион, цена может взлететь… боюсь даже предположить, Борь, — он развел руками.