Грудь четвертого человека - Феликс Рахлин

Часовой – это труп,

Завернутый в тулуп,

Проинструктированный до слез

И выставленный на мороз.

Более точный словесный портрет любого часового, несущего службу в условиях русской зимы, нельзя представить. Но "инструктировали до слез" не только зимой, а в любую пору года. "Обязанности часового на посту", "права часового" и различные варианты предусмотренных уставом действий должны были знать и уметь рассказывать все. В 18 или 18.30 ежедневно возле штаба полка проходил развод караула. Рядом

– штаб танкового полка, и там тоже развод, только более торжественный, потому что у танкистов был полковой оркестр. Каждый раз их начальник караула при появлении дежурного по части командовал:

– Караул – смирно! Для встречи с фронта слушай, на кра-ул!

Ровно та же процедура была и у нас, но – без оркестра.

Дежурный долго расспрашивал и накачивал караульных и разводящих.

Но ведь кроме того у нас и в режиме обычной учебы были занятия по несению караульной службы. С первых дней рассказывали нам всякие апокрифы о том, что случалось в других частях, и доводили нашу бдительность до полного идиотизма. Потом, с течением времени, каждый научался вести себя на посту спокойно, действовать без истерики. Но в первое время после принятия присяги молодые солдаты бывали обычно заряжены истерией новичков, а потому несли караульную службу нервно и были способны стать виновниками разных ЧП. Примерно в это же время рецидив панических настроений наступал и у тех, кто вступал в преддемобилизационный период – эти дергались на посту из боязни, что не доживут до заветного момента.

Вот потому-то у нас и происходили забавные казусы на посту – то с новичками, то, наоборот, со "старичками".

Молчаливый Витька Андреев из нашего взвода, старослужащий третьего года службы, однажды вечером, возвращаясь откуда-то в казарму мимо одного из охраняемых складов, был остановлен окриком часового. Витька ответил коротко и непочтительно, после чего хотел продолжить свой путь. Но часовой, угрожая оружием, заставил его лечь на землю лицом вниз и продержал так минут пятнадцать на морозе до прибытия разводящего со сменой.

– Хорошо еще – смена кончалась, – говорил потом Андреев. – Если б так час пролежать – замерз бы на… – И после долгой паузы поделился опытом: – Когда фазанищи на посты заступают – лучше по ночам мимо не ходить: убьют на…

Но и опытные "старички", со дня на день ожидающие приказа об увольнении в запас, вдруг заболевали сверхбдительностью.

Как-то раз ефрейтор Федоров, увольнение которого сильно задержалось, стоял.на дальнем посту – как раз возле упомянутых складов: вещевого и продуктового. Пост был самым дальним у нас в полку, и хранящееся здесь добро реально могло представить интерес для воров. Оттого-то стоять здесь ночью (знаю по себе!) было жутковато: в соседних кустах всегда что-то подозрительно шумело, поминутно раздавались какие-то непонятные звуки, чудилось, что кто-то приближается, подкрадывается – вот сейчас нападет… Федоров

("трусоват был Ваня бедный") вдруг заметил в маленьком слуховом окне под крышей вещевого склада мгновенный промельк чего-то белого.

Вгляделся – снова мелькнуло белое пятно – и исчезло. Кто-то там есть внутри…

– Стой! Кто идет? – крикнул Федоров строго по уставу. Но изнутри никто не ответил..

– Стой! Стрелять буду! – честно предупредил экс-почтальон полка.

Но и теперь никто не отозвался. Тогда ефрейтор вскинул свой СКС – самозарядный карабин Симонова – и выстрелил в окошко склада. А потом еще и крутанул ручку закрепленного на стене индуктора, тем самым послав сигнал тревоги в караульное помещение.

– Караул – в ружье! – отдал команду начальник караула. Во главе группы солдат он помчался к шестому посту. До утра выяснить причину тревоги так и не смогли, пока не явился на службу начальник склада – старшина "эс-эс", как называли у нас в шутку сверхсрочников. Сюда же, на место происшествия, прибыл и начальник ОВС – наш с вами знакомый шестипалый майор Черный. Старшина отпер склад, и навстречу авторитетной комиссии вышла, мурлыкая, хорошенькая беленькая кошечка

– виновница ночных страхов нашего ефрейтора. Оказалось, он был не первым стрелком по этой цели: ее шубка хранила след пули, выпущенной на год раньше другим часовым – более метким…

Пуля же Федорова отыскалась в… пачке новых солдатских кальсон, хранившихся на полке как раз напротив окна. Все оставшиеся до отъезда меткого стрелка несколько дней ефрейтор Суворин изводил своего друга вариациями на тему его ночного подвига. От продолжения насмешек беднягу спасла только демобилизация.

Примерно через год на том же посту стрелял неизвестно в кого и во что молодой солдат Шатуров (фамилия изменена).. Он был из пополнения, прибывшего годом позже нас. Несмотря на крайнюю молодость, оказался "женатиком" – и, одновременно, "моряком" (как называли несчастных парней, страдавших ночным энурезом – непроизвольным мочеиспусканием). Среди мальчиков-подростков часто встречается это заболевание. Беда, если, во-время не избавившись от него, парень попадает в армию. У Шатурова, жителя сибирской деревни.

"морская болезнь" не проходила, и кто-то посоветовал родителям женить сына (от этого-де он выздоровеет). Сыскалась и невеста, но, женившись, молодой муж стал подмачивать и ее. Тут подоспела пора отправляться в армию, и, в надежде на то, что военные врачи вылечат, он скрыл свой изъян от призывной комиссии. Но в армии для юноши настали настоящие муки! Весь быт солдатский был несовместим с его недугом. Систематически обмачиваясь по ночам, несчастный, во-первых, вызывал естественное чувство брезгливости у окружающих, во-вторых, далеко не всегда имел возможность сменить белье и одежду, испытывал ужасный дискомфорт на занятиях, учениях и буквально во всех ситуациях повседневной жизни.

То, что произошло с ним на посту чуть ли не в первый же выход в караул, конечно же, вызвало обоснованные подозрения (в том числе, признаюсь, и у меня). По его рассказу, он услыхал шум в кустах и, действуя по уставу, выкрикнул все положенные предупреждения, а затем открыл стрельбу в сторону предполагаемого злоумышленника. Однако в результате ранил сам себя в запястье левой руки.

Уж слишком это было похоже на "самострел". Но комиссия признала, что ранение произошло по неосторожности, дело замяли. Думаю, просто пожалели юнца полковые дознаватели, не то сидеть бы ему несколько лет за членовредительство (в военное время за это преступление расстреливали или посылали под вражеские пули в штрафные подразделения). Дознаватели поступили по-человечески. Но, право, очень сомнительно, чтобы из довольно длинного карабина человек мог по неосторожности сам себя поранить невзначай – и даже не в ладонь, а в запястье…

Стоять на посту ночью под светом звезд и вдалеке от людей – жутковато. У нас не раз случались эксцессы, связанные с нервным состоянием часовых. То один застрелит собаку, то другой – корову, случайно забредшую на пост… Бывали трагедии и похуже. Каждый полк по очереди снаряжал свой состав караула в Покровку – на дивизионную гауптвахту. И вот однажды, когда там нес службу караул от нашего полка, из-под стражи сбежал какой-то находившийся под арестом солдат. Караул подняли в ружье. Как раз в эту минуту явился с разводящим сменившийся состав караульных, разводящий отдал команду

"Разряжай!" – и тут же последовала команда "В ружье!". Один из этих солдат, не успев и не посчитав нужным разрядить свой карабин, выбежал на крыльцо караульного помещения при гауптвахте – и увидел, что напротив что-то белеет в темноте. Решив, что это и есть беглец, солдат не раздумывая выстрелил и… убил наповал хозяина соседнего дома – колхозника, вышедшего среди ночи "до ветру". Сразу целая семья потеряла кормильца. Мало того – пуля, срикошетив о каменную стену сарая, убила корову. Наш полк взял на себя и расходы на похороны колхозника, и покупку новой коровы. Дурака караульного судили и дали срок за неумышленное убийство и неоправданное применения оружия.

Превратности, ожидающие часового на посту, неожиданны, непредсказуемы и многообразны. На станции Голенки сил собственного местного гарнизона не хватало для охраны различных объектов, и на подмогу сюда посылали солдат из других гарнизонов – порой и из нашего. Между прочим, где-то рядом с этой станцией находился один из женских лагпунктов огромного Давлага (Дальневосточного

"исправительно-трудового" лагеря заключенных). Тут-то и разыгралась однажды такая трагикомедия.

В наш полк среди молодого пополнения прибыл совсем ребенок – право, не старше шестнадцати – семнадцати лет. По документам-то возраст у него был как раз призывной: девятнадцать, вот и забрили. Я с этим мальчуганом (он был откуда-то из сердцевинной Украины) беседовал – он вполне правдоподобно объяснил причины того, что с ним случилось. В войну пропали или сгорели его документы, а потом, при установлении возраста, комиссия не поверила ему на слово – взяли и прибавили года три. Вот и попало дитя на военную службу. По имени-отчеству он был Иван Пантелеймонович – так все его и звали в полку: при совершенно детской внешности это звучало очень забавно.