Вавилонская башня - Антония Сьюзен Байетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Присяжные удаляются. Представители издательства обсуждают речь судьи и чего в ней было больше: доброй или злой воли. Не придя к единому мнению, решают, что в целом это хороший знак. Холли доволен.
– Хорошую трепку мы им задали, – заявляет он.
– Да помолчите вы хоть сейчас! – взрывается Жако, но тут же просит прощения.
Судья тем временем выносит приговоры по делам, уже рассмотренным присяжными. Джуд исчез. Каково ему сейчас? Аврам Сниткин заявляет:
– Это нонсенс – в наш просвещенный век бояться, что книгу запретят.
– Только про век не надо, пожалуйста, – зло обрывает его Фредерика.
– Почему?
– Потому что это дурацкое, пафосное клише.
– Тем не менее оно выражает совершенно определенные вещи.
– И имеет совершенно чудовищную коннотацию. Кстати, не все так радужно. Я следила за лицами. Холли им, мягко говоря, не пришелся. И Джуд тоже, они решили, что он сноб и вообще издевается.
– Присяжные не действуют по принципу «нравится – не нравится», они понимают, что это серьезно. И вернутся не скоро.
Через три часа присяжные ненадолго возвращаются, чтобы уточнить: правильно ли они поняли, что требуется отдельное решение по вопросу о непристойности книги и принять его нужно прежде, чем переходить к вопросу о литературных достоинствах? Да, говорит судья. Это сложно, замечает старшина присяжных, обсуждалось-то все разом. Судья соглашается, но больше ничем помочь не в силах.
Еще через пять часов вердикт готов. Джуд возвращается на скамью подсудимых. Настает молчание, и в нем – голос секретаря.
Господа присяжные, вы пришли к единому решению?
Старшина присяжных: Да.
Секретарь: Виновно ли издательство «Бауэрс энд Иден» в опубликовании непристойного произведения?
Старшина присяжных: Виновно.
Секретарь: Виновен ли Джуд Мейсон в опубликовании непристойного произведения?
Старшина присяжных: Виновен.
Небольшая, неуверенная пауза, потом вступает судья:
– Для ясности, господа. Вы считаете, что издательство и автор книги виновны в опубликовании непристойного произведения. Защита, опираясь на Закон о непристойных изданиях, выдвигает тот довод, что литературные и иные достоинства книги перевешивают ее возможное разлагающее влияние. Вы считаете, что книга обладает такими достоинствами?
Старшина присяжных: Нет, Ваша честь. Не считаем.
Секретарь: Вердикт вынесен единодушно?
Старшина присяжных: Да.
Фредерика – неожиданно для себя – плачет. Жако, побелев как мел, слушает судью. Тот говорит, что, поскольку книга опубликована почтенным издательством, не имевшим при этом злого умысла, штраф назначается небольшой, пятьсот фунтов стерлингов. Все имеющиеся в продаже экземпляры книги должны быть изъяты. Затем судья обращается к Джуду:
– Я мог бы приговорить вас к тюремному заключению, но не буду: судя по заслушанным показаниям, в том числе и вашим собственным, вы считаете свой роман серьезным произведением искусства. Присяжные иного мнения. Видя ваше сложное финансовое положение, я присуждаю вам штраф в пятьдесят фунтов стерлингов, поскольку вы явно не в состоянии заплатить больше.
– Я знал, что вы все против меня, – говорит Джуд.
XXI
Жако заявляет, что будет апеллировать. Адвокаты против: шансы на успех крайне малы, выйдет попросту трата времени, денег и сил. Добывать протокол суда долго и дорого, к тому же там фиксируется не все. Не страшно, говорит Жако, Сниткин весь процесс записал на магнитофон, я уже велел секретарше сделать распечатку. Требуется замена Хефферсону-Броу, который решительно воспротивился любому продолжению. Советуют некоего Джона Мортимера, адвоката по разводам, у которого было несколько крупных побед. Он молод и сам пишет пьесы. В «Таймс» завязывается едкий спор между общественниками о суде присяжных и о том, кто или что есть тот здравомыслящий англичанин, которого присяжные призваны представлять. Возникает Фонд юридической защиты искусства от государства, но пожертвования притекают вяло. Олифант, в отличие от коллеги, настроен более оптимистично и какое-то время изучает распечатку, прирастающую у секретарши в лотке для исходящих. Беда только в том, что клиент его куда-то запропастился. Пока Жако делал заявление для журналистов, Джуд отошел в уборную, и больше его не видели. Письма до востребования остаются без ответа. В училище вместо него позирует бывший боксер, шоколадный и мускулистый.
Фредерика не особенно вслушивается в жалобы Жако на сбежавшего подопечного: у нее свои горести. Приближается слушание об опеке, а суд над Джудом расстроил ее еще больше. Ей кажется, что они с Джудом просто непослушные дети. Об их шалостях стало известно взрослым, и те, рассудив по своим непостижимым законам, объявили: это вовсе не шалости, а преступления. У нее детское чувство, что взрослый мир – то, что казалось ей взрослым миром, – вместо логики живет системой чувств и предрассудков, и ничего в ней предугадать нельзя. Их заставили рассказать о несуразице собственной жизни на чужом для них языке. Их судили и нашли легковесными. Впрочем, не важно. Какая разница, что думают о «Башне» двенадцать обывателей, не понявших в ней ни слова? Какая разница, что думает судья Пунц о женщинах с образованием и сексе после пришествия Таблетки?.. Да нет, разница есть, конечно. Теперь Джудову книгу не прочтут и – что во сто раз хуже! – у нее отберут Лео.
Поначалу Фредерика находит утешение в обществе миссис Барлоу, соцработницы из суда. Та приходит часто, не устает подбадривать и восхищаться: они с Лео нашли общий язык, мальчик «мудр не по годам», с ним «что ни день, то какое-то открытие» и «вы должны им очень гордиться». Потом ее начинают раздражать цитаты из Юлианы Нориджской[275], которые так любит миссис Барлоу:
– Все разрешится. «Все разрешится и сделается хорошо»[276].
– Не уверена.
– А я – верю. Она, конечно, имела в виду жизнь в целом, но… Вы совсем не веруете, миссис Ривер?
– Нет, – отвечает Фредерика и думает, что даже сейчас, с чистым рассудком говоря простую правду, она предстоит суду, который может забрать Лео. – Моя сестра была замужем за священником, – не к месту добавляет она.
– «Все разрешится и сделается хорошо». А знаете, какое там продолжение? Все разрешится, если, прося о чем-то, мы будем заботиться о чистоте своих побуждений. В основе всего – чистота побуждений.
– Я вас не понимаю.
– Не обращайте внимания, просто вспомнилось. Главное ведь сейчас то, что лучше для Лео, миссис Ривер.
Фредерика видит поля и пастбища, леса и холмы – самые английские вещи на свете. Вон черный Уголек флегматично трусит по лугу под мелким дождичком…
– Тут нет «лучше». В любом случае что-то будет хорошо, а что-то плохо. Запутанная, нелепая ситуация, как и вся жизнь. Жизнь по преимуществу нелепа, но суду об этом не сообщили.
– И не нужно сообщать, там это и так знают. Ведь в редкие моменты, когда все хорошо, люди к судье не идут. Это его работа – разбираться в нелепице. Поэтому не отчаивайтесь и верьте в лучшее.
– Они все проглотили. Все вранье,
