Илья Ильф, Евгений Петров. Книга 2 - Илья Арнольдович Ильф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старик-пчеловод (бас) поет арию о том, что крестьяне, подобно пчелам, хотя и трудящиеся, но умеют жалить.
Белые бегут. Тенор перед тем, как быть убитым, успевает-таки прикончить приемную сестру. Кончается спектакль «Интернационалом». Так-то оно вернее.
Шесть лет крепилась дирекция оперных театров, но никак не могла решиться перейти на революционный репертуар.
На что она надеялась? На то, что ей разрешат пробавляться классиками, на то, что искусство в один прекрасный день признают «искусством для искусства»? Или на то, что об опере забудут и махнут на нее рукой?
И только через шесть лет опера увидела, что на нее не только не махнули рукой, но наоборот — показывают пальцем.
И она решилась.
На что она решилась в области либретто, мы уже писали.
— Но что либретто! — скажет меломан. — Либретто — чепуха! В опере главное — это музыка.
В опере «Прорыв» композиторов было мало — только один. Однако музыка была блестяще увязана с либретто. Можно прямо сказать, что по качеству она нисколько ему не уступала. Композитор в сжатом виде познакомил слушателей с творчеством всех знакомых ему собратий по перу, начиная с Глинки и кончая Прокофьевым.
Таким образом, бережливый человек вместо того, чтобы тратиться на множество билетов, может только один раз сходить на «Прорыв» и вдосталь наслушаться любимых мелодий.
Режиссер со своей стороны блеснул новым оригинальным приемом — ввел в спектакль кино.
Кинозрителям очень понравилось. Кадры из многих любимых картин встречались аплодисментами.
— Помнится мне, — сказал один зритель, — что этот киноприем был уже использован в каком-то театре ах, да… в Театре Революции, в пьесе «Человек с портфелем».
— И в Художественном театре, — добавил другой.
— И в оперетте «Луна-парк», — заметил третий.
— И в Театре сатиры, в «Таракановщине»! — вздохнул четвертый, — а равно и в Мюзик-холле!..
Следует отметить, что помимо указанного других оригинальных приемов режиссер не показал.
— Хватит с них и одного, — сказал он угрюмо, — а то на них не напасешься, на зрителей. Избаловались у Мейерхольдов и Вахтанговых!
К чему эта скромность! К чему умалчивать еще об одном трюке, который рекомендует режиссуру с самой выгодной стороны.
В первом акте крестьянин-середняк читал газету, вернее, пел газету.
Пел он честную советскую передовую, а в руках держал «Дейли мейл» — орган английских консерваторов.
Люди с хорошим зрением, а также обладатели биноклей оценили этот тонкий режиссерский прием по достоинству.
Примечание. В одной из своих прошлогодних рецензий «Чудак» обрушился на косность наших театральных критиков, которые по халтурному шаблону расценивают все спектакли только на «шаги». «Шаг вперед» или «шаг назад», или «хотя и робкий, но шаг вперед». «Чудак» боролся с штампованной критикой, как и борется со штампованными спектаклями.
Но критики, видно, не понимают юмора своего положения. Не так давно критик Загорский (это после всего-то!) поместил в «Вечерней Москве» рецензию, где прямо написал: «Это хотя и робкий, но шажок вперед».
«Чудак» делает критику Загорскому выговор с предупреждением, что в случае повторения этой фразы его портрет будет помещен в отделе «Говорящее фото».
Кстати. Выражение «хотя и робкий, но шажок вперед» к спектаклю «Прорыв» не имеет никакого отношения.
1930
Приятные исключения
— У нас бывает, — сказала мне мадам Антикозова, — небольшой, но хорошо подобранный кружок друзей. Я с детства всегда подбираю людей по принципу интеллигентности. Вы знаете, в последнее время интеллигентный человек — это такая редкость, такая редкость! Вот, например, зубной врач Петькин. Это же какой-то аристократ духа. В его присутствии просто страшно становится: какая эрудиция, какой самоанализ, какая тонкость в знаниях. Или Вержбиловичи. Они на всех премьерах в театре бывают и вообще большие любители искусства. А Дартаньянц! Талант, положительно талант. Сейчас он участвует в съемке картины «Недра зовут». Девица же Быкова просто красавица. Приходите к нам на чашку чая. Петькина послушаете. С Вержбиловичем о театре поговорите, у Дартаньянца узнаете много нового о киноискусстве. Смотрите не влюбитесь только в девицу Быкову. Так придете?
Я обещал.
И вскоре сдержал свое обещание.
— А вот и он! — вскричала Антикозова. — Легок на помине. Знакомьтесь.
Я уселся в кресло. Общество долго молчало.
— В наш век, — грустно сказала хозяйка, — интеллигентного человека редко встретишь.
— Да, уж не часто, — подтвердил зубврач Петькин, потирая руки и как будто желая спросить: «На что жалуетесь?»
— Встретишь редко, — заметила чета Вержбилович.
— Редко. — буркнул Дартаньянц.
— Встретишь, — вздохнула Быкова.
— Какое, должно быть, удовлетворение испытываете все вы от духовного общения друг с другом, — растроганно сказал я. — Ведь при общей нехватке в интеллигентных людях такое общество, как вот это, нужно ценить.
— Золотые слова, — сказала хозяйка. — Ну, что же. Давайте чай пить, а потом начнем. Или сначала начнем, а потом чай?
— Сначала начнем! — закричал Петькин. — А чай можно потом.
— Начнем, начнем! — послышались нетерпеливые голоса. — Чай успеет.
— Ну, что же, начнем. Чья очередь угадывать?
— Дартаньянца очередь. Дартаньянц, выйдите из комнаты. Да смотрите, не подслушивайте у двери, как в тот раз.
Киноаспирант гордо пожал плечами и удалился.
Гости долго шушукались. До меня долетали слова: Сократ, Вейнингер, Наполеон, Римский-Корсаков». Потом Петькин торжественно открыл дверь.
— Войдите. Смотрите только, не больше десяти вопросов.
— А он в самом деле известный человек? — подозрительно осведомился аспирант. — А то в прошлый раз вы загадали какого-то химика, которого я не обязан знать.
— Не беспокойтесь. Даже грудные дети знают. Но имейте в виду, мы отвечаем только «да» и «нет». Ну, задавайте.
— Могу вам сказать сразу, — торжественно заявил Дартаньянц. — Иисус Христос.
Петькин захохотал и, как дитя, захлопал пухлыми руками.
— А вот и не угадали. Осталось девять вопросов.
— Русский?
— Нет.
— Француз?
— Нет.
— Немец?
— Нет.
Дартаньянц побледнел.
— Англичанин?
— Нет.
— Ит… итальянец?
— Нет.
Дартаньянц с отчаянием посмотрел на потолок.
— Он вел войны?
— Д-да. То есть нет. Не вел. Осталось только три вопроса.
— В таком случае это Иисус Христос. Вы меня обманываете. Он не русский, не француз, не немец, не англичанин и не итальянец. Войн не вел. Значит, ясно — Иисус Христос. А вы мне голову морочите.
— Да говорят вам, что никакой не Иисус Христос. Что вы прицепились к нам со своим Иисусом Христом! Осталось два вопроса.
Дартаньянц напрягся.
— Грек?
— Грек, — ответил Петькин упавшим голосом.
Дартаньянц схватился за голову. Победа была близка.
— Поз-звольте, — бормотал он, — какой же есть знаменитый грек? Гм… Знаю. Гаргантюа.
— Нич-чего подобного! Спиноза.
