Илья Ильф, Евгений Петров. Книга 2 - Илья Арнольдович Ильф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Да. Это человек, — думал я, возвращаясь домой. — С таким человеком наша химия будет процветать».
— Не узнаете? Забурели?
Я оглянулся. Предо мною стоял инженер Наобородко.
— Ба! Товарищ Иван. Рад вас видеть! Знаете, наша первая встреча произвела на меня большое впечатление. Я всю ночь не спал. Так вы говорите, ни одно производство не обойдется?
— Ни одно! — воскликнул Наобородко. — Во-первых, подвоз сырья. Во-вторых, вывоз продукции. Попробуйте обойдитесь!
— Простите, я не совсем вас понимаю. При чем тут подвоз и вывоз?
Наобородко расхохотался.
— Да что вы ребенок, что ли? Ведь даже младенцу известно, что ни одно производство не может обойтись без железнодорожного транспорта!
— Какого транспорта? Ведь вы говорили о Химсиндика…
— Не произносите при мне этого слова. Оно мне противно. Склочники сидят там, вот кто! Я перешел в НКПС.
— Но ведь неделю тому назад вы горели огнем энтузиазма. Вы проектировали…
— Я и сейчас проектирую. Постройку Убого-Свидригайловской ветки. Ах, транспорт, транспорт! Транспорт — это… Нет, вы не знаете, что такое транспорт. Я, видите ли, немножко энтузиаст железнодорожного дела. Но вам, вероятно, неинтересно слушать?
— Помилуйте, — пробормотал я, — что вы!..
Я попрощался.
Транспорт был в верных руках. Это было ясно.
Я встретил Наобородко в вагоне дачного поезда. Зимою, как известно, в дачных поездах народу мало, ехать скучно и всякая встреча радует.
— Вы в Москву? — спросил я.
— В нее. В матушку, — ответил он.
— Пыхтите?
Я загудел, подражая паровозу, и задвигал локтями.
— Ого-го!
Он радостно расхохотался.
— Ну, как ваша ветка? — спросил я. — В огне энтузиа…
— Вот вы шутите, — строго сказал он, — а я вам скажу совершенно серьезно. Вы срываете ветку, бросаете ее в огонь, она горит. Хорошо ли это?
— Какой же негодяй позволит себе сжигать целую ветку?
— Какой! Какой! Тысячи негодяев! Миллионы!
Наобородко вскочил со скамейки и схватил меня за воротник пальто.
— Рубят ветки! Рубят деревья! Жгут их, как варвары, как какие-то людоеды! И из-за чего. Из-за невежества. Ведь лесоистребление бессмысленно, жестоко, в то время когда есть такое чудесное топливо, как торф! Торф, торф! Знаете ли вы, что такое торф? Я проектирую сейчас грандиозные торфоразработки, которые…
— А транспорт? — грустно спросил я. — Ведь вы же служили в НКПС?
— Скопище бюрократов! — воскликнул он. — Бездушные люди! Не говорите мне о них. К тому же дикие склочники. Но вот Торфопром — это нечто потрясающее! Размах гигантский! Скоро ни один вид производства не сможет обойтись без торфа! Ведь торф — это…
Недавно я отправился в Древтрест для получения кредита на новую мебель. Я долго подписывал какие-то бумаги, расписывался в толстых книгах и бродил от стола к столу. Осталось поставить окончательную резолюцию.
— К кому обратиться? — спросил я.
— Идите в комнату номер шестнадцать. К товарищу Наобородко.
Я пошел. В комнате № 16 никого не было.
— Где же товарищ Наобородко? — спросил я у первого служащего.
— Как? Разве его там нету?
Служащий пошел вместе со мною. Комната была пуста.
— Вот странно, — сказал служащий. — Он только сегодня утром поступил к нам в качестве заведующего отделом… Марья! Вы не видели товарища Наобородко?
Курьерша остановилась.
— Товарища Наобородко? — спросила она. — Это новенького-то?
— Ну, да. Того, который кричал сегодня утром, что без мебели не может обойтись ни одно учреждение! Тощий такой, в очках!
— А! Вы разве не знаете? Ведь он только что перешел в трест цветных металлов. С Федором Петровичем не поладил. За ним и машину трестовскую прислали!..
В этот же день вечером я встретил Наобородко в театре.
— Кажется, на этот раз я не ошибусь, если скажу, что вы служите в тресте цветных металлов! — воскликнул я.
— А вот и не угадали! — ответил он. — Я ушел от них. Гады. А служу я…
В это время раздался третий звонок. Публика ринулась по местам. Боясь пропустить действие, побежал в зрительный зал и я.
Свет погас. Дали рампу.
Перед занавесом появился Наобородко.
— Товарищи! — сказал он звучным голосом. — Театр — великая вещь! Сейчас, когда этому виду искусства уделяется такое внимание, я, как новый директор театра, не могу не сказать, что ни один вид промышленности не может обойтись без этого вида искусства. Я занят сейчас проектированием нового вида театрального действа и надеюсь, что все вы, представители советской общественности, рука об руку…
Гром аплодисментов покрыл речь нового директора.
1929
Сам-четыре
(Опера «Прорыв» во 2-м Гос. театре оперы и балета)
Шесть лет тому назад было сказано:
— Театр должен стать революционным. И по возможности скорее.
Многие театральные работники плакали.
— Это что же, братцы, — говорили они, — без ножа режете! Помилосердствуйте! Ведь искусство-то, святое оно. Для искусства оно. Ведь театр-то — храм. Беспартийный он, театр-то, аполитичный.
Потом подумали немного, вытерли слезы и принялись за работу.
Первые революционные новки были плохи. В них неизбежно участвовали толстые разлагающиеся полковники, демонически красивые поручики-белогвардейцы, их революционно настроенные сестры и благородные председатели исполкомов.
Из года в год революционные спектакли улучшались. Они стали умнее, глубже, талантливее.
О первых неудачах стали позабывать. Псевдореволюционную пошлятину основательно высмеяли сатирические журналы. Революционный театр стал на ноги.
И вдруг, через шесть лет, во Втором гос. театре оперы и балета была показана опера «Прорыв».
Либретто этой оперы сочиняли 4 человека. Мучительно старались. Вложили в либретто все свои души (четыре). Ходили на репетиции. Марали. Выправляли. Добавляли. Вырезывали. Ругались с репертко-мом. Не спали по ночам. Мучили композитора. Сносили упреки режиссера. Грызли суфлера. И в конце концов сочинили.
Деревня находится в руках красных. С левой стороны сцены стоят среедняки и наиболее сознательная часть середняков. С правой стороны — кулаки и подкулачники. Все они что-то поют. Председатель волисполкома (баритон) исполняет арию, в которой дается полное марксистское определение капитала.
Тут приходят белые. Их встречает старик-помещик с приемной дочерью. И что же? Среди белых оказывается сын помещика — молодой офицер (тенор). Он обещает расправиться с председателем волисполкома. Потом белые разлагаются — пьяные поют «Боже, царя храни», а еще потом тенор поет арию:
— Тоска и грусть теснятся в грудь мою.
Так и поет: «теснятся в грудь». Но, увы, приемная сестра не любит его, так как
