Илья Ильф, Евгений Петров. Книга 2 - Илья Арнольдович Ильф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Анна Матвеевна. Пить, Артем Осипыч, пойдем чай.
(Стреляют пушки.)
Анна Матвеевна. Чай, Артем, пойдем, Осипыч, пить.
В дальнейшем железный комиссар вынимает шашку и открыто заявляет, что она затуманилась. Тут даже самый отсталый зритель понимает, что дальше третьего акта комиссару не протянуть.
Когда же старик-отец замечает, что у Артема глаза какие-то странные, все становится ясным — комиссар обязательно погибнет. Руководствуясь обыкновенной логикой, можно вывести такое умозаключение: если бы шашка не затуманилась и старик не накаркал беды, комиссар остался бы жив и Качалову не пришлось бы воскресать, чтобы, прождав целый акт в уборной выходить после спектакля раскланиваться.
А в общем, если считать на шаги спектакль хороший. Для точности приводим сравнительную таблицу шагов применительно к «Блокаде»:
Название Шаги вперед
Сюжет 1
Пушечная стрельба 1
Типографская машина 1
Артисты:
Еланская 1
Грибунин 1
Кудрявцев 1
Ливанов 1
Баталов 1
__________
Итого +8
Название Шаги назад
Разговор о чае 2
Затуманившаяся шашка 2
Странные глаза 2
__________
Итого -6
В общем — чистых два шага вперед.
1929
К родным пенатам
Мой сосед по купе свесил с верхней полки длинные ноги в полосатых носках и, корчась, натянул на них лакированные штиблеты. Потом спрыгнул вниз, раскрыл изящный чемодан, медленно надел крахмальную рубашку, привязал к воротничку белый бантик и, стуча манжетами, просунул туловище в щеголеватый смокинг.
Поезд полным ходом приближался к Москве.
— В Москву едете? — добродушно спросил я.
Вопрос мой был глуп, так как до Москвы остановок больше не предвиделось, и задан он был с чисто «поездной» целью — познакомиться и поболтать. Однако сосед отнесся к вопросу с чрезвычайной чуткостью. Он повернул ко мне невыразительное бритое лицо и, оставаясь совершенно серьезным, соорудил на нем гримасу улыбающегося человека.
— Я счастлив, — медленно сказал он. — засвидетельствовать вам, что, если позволит здоровье, я буду иметь честь поехать в Москву.
— А если здоровье не позволит? — спросил я шутливо.
Но тут же почувствовал, что сказал какую-то глупость. Сосед, не изменяя выражения лица (холодная вежливость), промолвил:
— Я счастлив сообщить вам, что в случае дальнейшего вмешательства в дела моего здоровья, кои подлежа! исключительно моему личному ведению, я буду принужден не ответить на ваш любезный запрос, о чем имею честь довести до вашего сведения.
Я хотел было обидеться, но, вспомнив, в какой обезоруживающе-корректной форме разговаривал со мною сосед в смокинге, жалобно улыбнулся и заметил:
— Простите, если я… так сказать… действительно, вмешался… Прошу прощения…
— Я счастлив, — сказал сосед, — констатировать, что мои дружеские чувства к вам нашли благодарную почву для дальнейшего сближения и укрепления уже существующих добрососедских отношений.
— Премного благодарен, — пробормотал я. — Разрешите для дальнейшего сближения и… укрепления попросить у вас вот эту, очевидно, заграничную сигаретку, а я предложу вам нашу советскую папироску.
Сосед произнес длиннейшую фразу, из которой я с трудом понял, что сигаретку он даст при условии отторжения у меня, кроме папиросы, также и спички, и в заключение выразил удовлетворение, что нам удалось так быстро перейти к соглашению.
— Ну и прекрасно! — воскликнул я. — Курите, пожалуйста!
И потянулся к коробочке сигарет. Но он остановил меня спокойным, полным благородной вежливости жестом.
— Нельзя так быстро! — просто сказал он. — Впрочем, могу вас заверить, что наше соглашение, заключенное к обоюдной выгоде, не замедлит принести прекрасные плоды.
— А что? — грубовато спросил я. — Небось еще и ратифицировать придется соглашение-то?
— И парафировать! — добавил сосед коротко.
Я закурил и вышел в коридор.
— Ну, как? — спросил меня симпатичный мужчина в сером костюме. — Как ваш сосед по купе?
— Да ничего. Сидит себе в смокинге.
— Вы, товарищ, не обращайте на него внимания. Это третий секретарь какого-то нашего вице-консула — Падчерицын. Его сняли с работы. Оброс, сукин сын. Бросают теперь на другую работу.
— Хорош же он будет на «другой» работе! — сказал я.
— Да уж, наверное, и оттуда прогонят! — со вздохом заметил мой собеседник. — На мой взгляд, он уже неисправим. Я его давно знаю. Прекрасный был человек. Энергичный. Преданный. В деревне работал во время разверстки. Сражался на фронтах гражданской войны. Не расставался с маузером. Да что там!..
И он с безнадежностью махнул рукой.
Я вошел в купе.
Поезд, подрагивая на стрелках, подходил к вокзалу. Окна темнели и светлели, как быстро тасуемая колода карт.
Падчерицын был уже в цилиндре. Через левую руку он небрежно перекинул легкое пальто. В правой руке он держал чемодан.
— Я счастлив, — сказал он, — покидая это чрезвычайно гостеприимное купе, засвидетельствовать вам свое совершенное почтение и уважение, а также позволю выразить вам свои искренние чувства, основанные на взаимном понимании и уважении, за те приятнейшие в моей жизни часы, кои проведены…
Но тут поезд остановился, и я, не дослушав прощальной речи Падчерицына, ринулся на перрон.
Вскоре на перроне, длинный и прямой, как термометр, показался Падчерицын. Ему навстречу бросились молодая женщина, дети и старушка в черном.
Падчерицын отстранил их рукой, приподнял цилиндр и, вежливо улыбнувшись, произнес:
— Я счастлив приветствовать в вашем лице жену мою, Катерину Сергеевну, детей Константина Ивановича, Федора Ивановича и отсутствующего в настоящий момент, к моему глубокому сожалению, грудного младенца Трифона Ивановича: а также матушку мою, Акелину Ромуальдовну, присутствие которой лишний раз подчеркивает, что те узы дружбы, кои неизменно нас соединяют, значительно упрочились и подготовили достаточно благодарную почву для дальнейшего сближения и укрепления уже существующих добрососедских отношений.
Родственники сбились в жалкую кучку и тревожно шептались. Когда Падчерицын кончил, к нему подослали маленького мальчика.
— Здравствуй, папа! — сказал он, давясь слезами.
Падчерицын легко приподнял цилиндр и проследовал к извозчику.
1929
Непогрешимая формула
1