Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

будто луч какой-то из них светит тёплый…» Дама рассказала об этой встрече Достоевскому, остальное он домыслил-довообразил: как старушка добралась до дома внучки, как её там хорошо встретили и как умерла она среди близких и родных людей — тихо и благостно.

Марья Никитишна

«Вечный муж»

Гувернантка; подруга сестёр Захлебининых. На дачу Захлебининых Вельчанинова привёз Трусоцкий, дабы похвастаться своей 15-летней «невестой» Надей Захлебининой. «Вельчанинов ждал её с нетерпением, чему сам дивился, и усмехался про себя. Наконец она показалась, и не без эффекта, в сопровождении одной бойкой и вострой подружки, Марьи Никитишны, брюнетки с смешным лицом и которой, как оказалось сейчас же, чрезвычайно боялся Павел Павлович. Эта Марья Никитишна, девушка лет уже двадцати трёх, зубоскалка и даже умница, была гувернанткой маленьких детей в одном соседнем и знакомом семействе и давно уже считалась как родная у Захлебининых, а девицами ценилась ужасно. Видно было, что она особенно необходима теперь и Наде…» Далее оказалось, что Марья Никитишна была неистощима на выдумки как оконфузить Трусоцкого и посмеяться над ним. И даже Александр Лобов, романа которого с Надей Марья Никитишна как раз сторонница, и тот отзывается о ней так: «…только змея эта Марья Никитишна!»

Прототипом этой героини послужила М. С. Иванчина-Писарева.

Марья Сысоевна

«Вечный муж»

Хозяйка меблированных комнат, в которых остановился Павел Павлович Трусоцкий с Лизой. Вельчанинов, придя к нему за Лизой, чтобы отвезти её на дачу к Погорельцевым, «встретил одну очень толстую и рослую бабу, растрёпанную по-домашнему, и спросил её о Павле Павловиче. <…> Толстое и багровое лицо этой сорокалетней бабы было в некотором негодовании…» А негодовала она на жильца, который издевался над своей дочерью. «Это была добрая баба, “баба с благородными чувствами”, как выразился о ней Вельчанинов…» Марья Сысоевна подробно рассказала ему о всех пьяных диких выходках Трусоцкого, вымещавшего на 8-летней девочке свои обиды обманутого её матерью мужа. Эта добрая женщина даже спасла Лизу от смерти, когда та хотела из окна выброситься. Она рассказала Вельчанинову, как некий комиссар (комиссар в то время — заведующий припасами, смотритель, пристав, приказчик) снял у неё в доме номер и повесился из-за растраты, а Лиза труп в петле видела, от чего с ней припадок падучей приключился-произошёл. Пьяный же Трусоцкий затем начал её пугать: «Я, говорит, тоже повешусь, от тебя повешусь; вот на этом самом, говорит, шнурке, на сторе повешусь…» Немудрено, что Лиза, в конце концов, и сама из окна хотела выброситься…

Марья Федосеевна

«Ползунков»

Дочь Федосея Николаевича и Марьи Фоминишны, «невеста» Осипа Михайловича Ползункова. Сам Ползунков вспоминает-рассказывает историю своей неполучившейся женитьбы: «А тут, на беду мою, Марья Федосеевна, дочка, выходит, со всеми своими невинностями, да бледненька немножко, глазки раскраснелись, будто от слёз, — я как дурак и погиб тут на месте. А вышло потом, что по ремонтёре она слёзки роняла: тот утёк восвояси, улепетнул подобру-поздорову <…> уж после родители дражайшие спохватились, узнали всю подноготную, да что делать, втихомолку зашили беду, — своего дому прибыло!.. Ну, нечего делать, как взглянул я на неё, пропал, просто пропал, накосился на шляпу, хотел схватить да улепетнуть поскорее; не тут-то было: утащили шляпу мою… <…> Она краснеет, голубушка! Мы с стариком пуншику выпили, — ну, уходили, усластили меня совершенно…» И не подозревал простодушный Ползунков, что в доме начальника его объегоривают, а Марья Федосеевна — главная приманка.

Марья Филипповна

«Игрок»

Сестра Генерала, проживающая в его семье в качестве хозяйки дома, экономки — добрая хлопотливая женщина, пытавшаяся спасти брата от женитьбы на m-lle Blanche, но безуспешно.

Марья Фоминишна

«Ползунков»

Супруга Федосея Николаевича, мать Марьи Федосеевны. Объегоренный Ползунков вспоминает-характеризует хозяйку этого плутовского семейства весьма нелицеприятно: «Марья Фоминишна, супруга его, советница надворная (а теперь коллежская), мне ты с первого слова начала говорить: “Что ты, батенька, так похудел”, — говорит. “Да так, прихварываю, говорю, Марья Фоминишна…” <…> А она мне ни с того ни с сего, знать, выжидала своё ввернуть, ехидна такая: “Что, видно, совесть, говорит, твоей душе не по мерке пришлась, Осип Михайлыч, отец родной! Хлеб-соль-то наша, говорит, родственная возопияла к тебе! Отлились, знать, тебе мои слёзки кровавые!” Ей-Богу, так и сказала, пошла против совести; чего! то ли за ней, бой-баба! Только так сидела да чай разливала. А поди-ка, я думаю, на рынке, моя голубушка, всех баб перекричала бы. Вот какая была она, наша советница!..» Чуть позже эта «бой-баба», поясняя свою «практичность», сама о себе характерно отзывается: «Слава Богу, не двадцать лет на свете живу: целых сорок пять!..»

Маслобоев Филипп Филиппович

«Униженные и оскорблённые»

Бывший школьный товарищ Ивана Петровича ещё по губернской гимназии, ставший в Петербурге, судя по всему, частным сыщиком, хотя и пытается это отрицать. Сам он о себе рассказывает Ивану Петровичу так: «Маслобоев хоть и сбился с дороги, но сердце в нём то же осталось, а обстоятельства только переменились. Я хоть и в саже, да никого не гаже. И в доктора поступал, и в учителя отечественной словесности готовился, и об Гоголе статью написал, и в золотопромышленники хотел, и жениться собирался — жива-душа калачика хочет, и она согласилась, хотя в доме такая благодать, что нечем кошки из избы было выманить. Я было уж к свадебной церемонии и сапоги крепкие занимать хотел, потому у самого были уж полтора года в дырьях… Да и не женился. Она за учителя вышла, а я стал в конторе служить, то есть не в коммерческой конторе, а так, просто в конторе. Ну, тут пошла музыка не та. Протекли годы, и я теперь хоть и не служу, но денежки наживаю удобно: взятки беру и за правду стою; молодец против овец, а против молодца и сам овца. Правила имею: знаю, например, что один в поле не воин, и — дело делаю. Дело же моё больше по подноготной части… понимаешь?

— Да ты уж не сыщик ли какой-нибудь?

— Нет, не то чтобы сыщик, а делами некоторыми занимаюсь, отчасти и официально, отчасти и по собственному призванию. Вот что, Ваня: водку пью. А так как ума я никогда не пропивал, то знаю и мою будущность. Время моё прошло, чёрного кобеля не отмоешь добела. Одно скажу: если б во мне не откликался ещё человек, не подошёл бы я сегодня к тебе, Ваня. <…> Один-то я, видишь ли, ничего