Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на его платье и даже в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Очень вероятно было, что он пять дней не раздевался и не умывался. Особенно руки были грязны, жирные, красные, с чёрными ногтями. <…> Мармеладов был здесь давно известен. Да и наклонность к витиеватой речи приобрел, вероятно, вследствие привычки к частым кабачным разговорам с различными незнакомцами. Эта привычка обращается у иных пьющих в потребность, и преимущественно у тех из них, с которыми дома обходятся строго и которыми помыкают. Оттого-то в пьющей компании они и стараются всегда как будто выхлопотать себе оправдание, а если можно, то даже и уважение…»

При первом же разговоре Мармеладов рассказывает Раскольникову всю историю своей жизни, свой жены, дочери Сони: жил в провинции, будучи вдовцом и имея 14-летнюю дочь, женился на Катерине Ивановне — офицерской вдове с тремя малолетними детьми, вскоре потерял место, перебрался в Петербург, нашёл работу и опять потерял, семья впала в полную нищету и Соня вынуждена была пойти «по жёлтому билету» — на панель… И вот он опять потерял только что предоставленное ему в самый последний раз место, украл и пропил все семейные деньги, вицмундир, пять дней не был дома и ночевал «на сенных барках».

Раскольников, проводив его домой, оставил у Маремеладовых на столе все деньги, оставшиеся от только что заложенных у Алёны Ивановны «на пробу» часов. Встреча-знакомство с этой семьёй стала ещё одним толчком, подтолкнувшим Родиона на осуществление своей «идеи»: убить вредную богатую старушонку, дабы спасти сестру Дуню, по сути, от судьбы Сони Мармеладовой. Через несколько дней Мармеладов попадёт под лошадь на улице, случайно в этот момент будет проходить мимо Раскольников — он узнает своего нового знакомого, его успеют живым доставить домой, где он и успеет попросить прощения перед смертью у жены и дочери за свою пьяную жизнь и нелепый конец. Не дано ему уже было узнать, что поминки по его загульной душе (устроенные на деньги Раскольникова) спровоцируют грандиозный кандал, уход Катерины Ивановны с детьми из дома и её гибель-смерть на постели Сони, в её убогой комнате… Между прочим, не исключено, что отчаявшийся Мармеладов попал под лошадь не случайно: по крайней мере, кучер свидетельствал, что лошадей он придержал, но несчастный «прямёхонько им под ноги так и пал! Уж нарочно, что ль…» И вдова Мармеладова не сомневается: «Ведь он сам, пьяный, под лошадей полез…»

Кроме горького афоризма «Бедность не порок… Но нищета — порок-с», в уста Мармеладова вложен ещё один из самых «достоевских» афоризмов Достоевского: «Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь да пойти!»

Мармеладов, судя по всему, должен был стать одним из главных героев неосуществлённого замысла «Пьяненькие» (1864). Фамилия героя несёт в себе горько-иронический смысл — уж никак не назовёшь сладкой, «мармеладной» жизнь бедного чиновника и его семейства. Прототипами его, в какой-то мере, послужили литератор П. Н. Горский и А. И. Исаев.

Мармеладова Катерина Ивановна

«Преступление и наказание»

Жена Семёна Захаровича Мармеладова, мать Полины, Лидочки (Лени) и Коли, мачеха Софьи Семёновны Мармеладовой. Раскольников сначала узнаёт о ней из рассказа-исповеди Мармеладова в «распивочной»: «Катерина Ивановна, супруга моя, — особа образованная и урождённая штаб-офицерская дочь. Пусть, пусть я подлец, она же и сердца высокого, и чувств, облагороженных воспитанием, исполнена. <…> И хотя я и сам понимаю, что когда она и вихры мои дерёт, то дерёт их не иначе как от жалости сердца <…> Знаете ли, знаете ли вы, государь мой, что я даже чулки её пропил? Не башмаки-с, ибо это хотя сколько-нибудь походило бы на порядок вещей, а чулки, чулки её пропил-с! Косыночку её из козьего пуха тоже пропил, дареную, прежнюю, её собственную, не мою; а живём мы в холодном угле, и она в эту зиму простудилась и кашлять пошла, уже кровью. Детей же маленьких у нас трое, и Катерина Ивановна в работе с утра до ночи скребёт и моет и детей обмывает, ибо к чистоте с измалетства привыкла, а с грудью слабою и к чахотке наклонною, и я это чувствую. <…> Знайте же, что супруга моя в благородном губернском дворянском институте воспитывалась и при выпуске с шалью танцевала при губернаторе и при прочих лицах, за что золотую медаль и похвальный лист получила. Медаль… ну медаль-то продали… уж давно… гм… похвальный лист до сих пор у них в сундуке лежит, и ещё недавно его хозяйке показывала. И хотя с хозяйкой у ней наибеспрерывнейшие раздоры, но хоть перед кем-нибудь погордиться захотелось и сообщить о счастливых минувших днях. И я не осуждаю, не осуждаю, ибо сие последнее у ней и осталось в воспоминаниях её, а прочее всё пошло прахом! Да, да; дама горячая, гордая и непреклонная. Пол сама моет и на чёрном хлебе сидит, а неуважения к себе не допустит. Оттого и господину Лебезятникову грубость его не захотела спустить, и когда прибил её за то господин Лебезятников, то не столько от побоев, сколько от чувства в постель слегла. Вдовой уже взял её, с троими детьми, мал мала меньше. Вышла замуж за первого мужа, за офицера пехотного, по любви, и с ним бежала из дому родительского. Мужа любила чрезмерно, но в картишки пустился, под суд попал, с тем и помер. Бивал он её под конец; а она хоть и не спускала ему, о чём мне доподлинно и по документам известно, но до сих пор вспоминает его со слезами и меня им корит, и я рад, я рад, ибо хотя в воображениях своих зрит себя когда-то счастливой. И осталась она после него с тремя малолетними детьми в уезде далёком и зверском, где и я тогда находился, и осталась в такой нищете безнадежной что я хотя и много видал приключений различных, но даже и описать не в состоянии. Родные же все отказались. Да и горда была, чересчур горда… И тогда-то милостивый государь, тогда я, тоже вдовец, и от первой жены четырнадцатилетнюю дочь имея, руку свою предложил, ибо не мог смотреть на такое страдание. Можете судить потому, до какой степени её бедствия доходили, что она, образованная и воспитанная и фамилии известной, за меня согласилась пойти! Но пошла! Плача и рыдая и руки ломая — пошла! Ибо некуда было идти. Понимаете ли,