Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Коллектив авторов

Начало сессии было ознаменовано «сюрпризом» для народных избранников. 9 февраля 1916 г. император, как было уже сказано, впервые посетил Государственную думу. Как вспоминал сотрудник Министерства иностранных дел В.Б. Лопухин, в Таврическом дворце «пронесся среди гула разговоров протяжный, как глубокий вздох, покрывший разговоры быстротою своей передачи шепот. Кто-то подскочил к Родзянко, что-то взволнованно сообщил ему. И, как сейчас вижу, — картина незабываемая: грузный Родзянко, широко раздвинув ноги, мчится вскачь через Екатерининский зал к вестибюлю Государственной думы. За ним, рассыпавшись, рысью бежит свора “старейшин”. Через несколько минут появляется в сопровождении отстающего на полшага склонившегося Родзянко царь в походной защитного цвета куртке маленький перед рослыми фигурами думского председателя и выступающего позади вел<икого> кн<язя> Михаила Александровича, одетого в своеобразную форму состоящей под его командою “дикой дивизии”»{1941}. Высочайший визит мог бы закончиться не слишком благополучно. Каким-то образом узнав о предстоявшем визите царя, депутаты-социалисты рассчитывали устроить императору обструкцию. Протопопов сообщил об этом крестьянской группе, которая убедила леворадикальные фракции отказаться от своих намерений{1942}.

В тот же день, 9 февраля, и сам Б.В. Штюрмер зачитал в Думе декларацию правительства, которую депутаты невысоко оценили. Своего рода ответом на нее стала декларация Прогрессивного блока, с которой выступил октябрист С.И. Шидловский. Впрочем, «вечный конфликт» правительства с Думой не мешал никогда не прерывавшемуся сотрудничеству депутатов с отдельными руководителями ведомств. Так, А.А. Поливанов снабжал нижнюю палату всеми необходимыми материалами, которые были в распоряжении его министерства и позволяли народным избранникам готовить основательные запросы правительству{1943}.

Министры, заинтересованные в ускоренном прохождении многих законопроектов, были склонны «прощать» депутатов за их просчеты, сделанные в ходе работы над обсуждаемыми документами. В Государственном совете были не столь снисходительны, что порой раздражало как раз правительство. Оно настаивало на более терпимом отношении к депутатскому законотворчеству. Тем не менее круг значимых вопросов, обсуждавшихся в Думе в годы войны, был сравнительно невелик. Депутатам он казался явно недостаточным. П.А. Велихов писал брату 11 мая 1916 г.: «Готового законодательного материала нет, кроме закона об уравнении крестьян, который собственно только подтверждает закон 5 октября 1906 г., проведенный по 87 ст. “Приход” проваливают. Волостного земства не хочет Государственный совет. Городовое положение придется еще проталкивать в комиссии и вряд ли успеем кончить»{1944}.

Все же главным вопросом оставался бюджет, который следовало провести через законодательные учреждения. В связи с этим Б.В. Штюрмер был вынужден поддерживать тесные рабочие контакты с депутатским корпусом. Правда, для этого у него не всегда хватало такта. 13 мая 1916 г. состоялся раут, на который были приглашены члены Думы и Государственного совета. И те, и другие были крайне смущены чрезмерной роскошью этого приема, явно диссонировавшего с трудностями, переживаемыми страной. Депутат В.М. Пуришкевич не скрывал своего возмущения: «Что это? Реклама российского продовольственного благополучия? Зачем же тогда копья ломать из страха грядущего голода!» Недоумевал и председатель Государственного совета А.Н. Куломзин. «Должен вам сознаться, — говорил он министру земледелия А.Н. Наумову, что все это пиршество мне поперек горла встает — не ко времени оно и не по карману… Не могу понять, для чего вся эта шумиха»{1945}.

Усилия Штюрмера не давали искомого результата. Он не вызывал симпатий в Думе и чувствовал угрозу со стороны тех министров, которые ею пользовались. В этой популярности ему виделся значимый «козырь» в борьбе за власть в правительстве. Дума же не безмолвствовала, а в лице своего председателя М.В. Родзянко пыталась добиться от императора кадровых изменений в правительстве. В письме Александре Федоровне от 25 июня 1916 г. Николай II отмечал, что Родзянко болтал всякую «чепуху»: предлагал заменить Штюрмера — Григоровичем, Трепова — Б.Д. Воскресенским, Шаховского — А.Д. Протопоповым{1946}. В сентябре 1916 г. последний все же стал министром внутренних дел.

Его назначение было встречено общественностью с энтузиазмом. Нового министра приветствовали все ведущие периодические издания — от «Речи» до «Нового Времени». На бирже даже повысился курс акций. В этом кадровом решении императора виделась обнадеживавшая готовность к диалогу с обществом{1947}. 5–9 октября 1916 г. в Москве на квартире А.И. Коновалова проходили конспиративные совещания, которые оценивали назначение Протопопова как «колоссальную победу общественности, о которой несколько месяцев тому назад трудно было мечтать». По словам А.И. Коновалова, «капитулируя перед обществом, власть сделала колоссальный, неожиданный скачок… Для власти эта капитуляция почти равносильна акту 17 октября. После министра-октябриста не так уж страшен будет министр-кадет. Быть может, через несколько месяцев мы будем иметь министерство Милюкова и Шингарева. Все зависит от нас, все в наших руках». Столь же оптимистично был настроен и А.И. Гучков: «У Протопопова хорошее общественное и политическое прошлое. Оно — целая программа, которая обязывает»{1948}. Пожалуй, единственное исключение составил Родзянко, который оценил Протопопова как ренегата. Однако бывший товарищ председателя Думы продолжал регулярно появляться в Таврическом дворце и консультироваться с депутатами (в том числе и с самим Родзянко){1949}. Впрочем, и некоторые депутаты посещали Протопопова, правда, всячески скрывая от коллег свои визиты к новому министру внутренних дел{1950}.

Протопопов не порывал своих старых знакомств. О готовившейся речи В.М. Пуришкевича, направленной против него, он узнал от П.Н. Крупенского, с которым был знаком еще с учебы в кавалерийской школе. Уже после Февральской революции бывший министр внутренних дел рассказывал Чрезвычайной следственной комиссии: «Он бегал ко мне, и я к нему ездил. Он быстрый человек, всегда больше всех знает». Складывались и новые связи. Протопопов продолжил традиционный министерский курс, направленный на поддержку крайне правых. Они, как и прежде, получали субсидии от МВД. Так, по сведениям Протопопова, H.E. Маркову было выдано около 40 тыс. руб. только за время его министерства{1951}.

Министры, вне зависимости от своих личных взглядов и предпочтений, с большим вниманием относились к контактам с депутатским корпусом. Это относилось и к главе правительства. Показательно, что вскоре после своего назначения И.Л. Горемыкин искал встречи с Родзянко, а не наоборот. Аналогичным образом вел себя Б.В. Штюрмер. А.Ф. Трепов, став премьером, тоже торопился встретиться с председателем Думы, с которым имел весьма откровенный разговор. Очевидно, желая понравиться депутатам, новый глава правительства сказал о своем отрицательном отношении к Протопопову и заявил о готовности требовать его отставки{1952}.

К этому моменту у Трепова наладились отношения со многими депутатами. Ведь в начале ноября 1916 г. он, пока только министр путей сообщения, ездил в Думу с просьбой приостановить нападки на правительство. Очевидно, ему в этом вопросе удалось достичь договоренности с лидерами Прогрессивного блока{1953}. И в дальнейшем он призывал хотя бы к временному компромиссу с представительными учреждениями. В декабре 1916 г. А.Ф. Трепов предложил императору распустить Думу 17 декабря и вновь ее собрать уже 19 января 1917 г., тем самым продемонстрировав готовность правительства к диалогу даже с самой оппозиционной частью российской общественности. Если же и в январе депутаты будут продолжать «осаду» действовавшей власти, то лишь тогда их следовало немедленно и уже окончательно распустить{1954}.

Мысль о необходимости разгона депутатского корпуса находила сторонников в правительстве. Так, оппонент премьера А.Д. Протопопов выступал за скорейший роспуск Думы, будучи причем уверенным, что новый состав непременно окажется хуже имевшегося. Если бы действительно случилось именно так, то следовало бы вновь распустить законодательное собрание: «Япония одиннадцать раз распускала парламент, и мы распустим»{1955}.

По мнению С.П. Белецкого, для Протопопова вопрос стоял просто: либо он, либо Дума, каждое заседание которой оборачивалось для министра внутренних дел громким скандалом. Роспуск нижней палаты давал ему шанс укрепиться на высоком посту. При этом Протопопов находился под сильным влиянием бывшего министра юстиции И.Г. Щегловитова, который настаивал на решительных действиях{1956}.

Однако после бурного ноября 1916 г. далеко не все в нижней палате были готовы к столь же бурному январю или февралю 1917 г. Согласно свидетельству Н.В. Савича, депутаты в большинстве своем склонялись к мысли о необходимости планомерной законодательной работы. С призывами к политическим демонстрациям (например, отклонить государственный бюджет) выступали прогрессисты, но они не встречали поддержки даже среди кадетов{1957}.