Темный ангел - Салли Боумен

Френк в самом деле не любил ее – я улавливала это в его упрямом нежелании признать очевидность этого факта. Боюсь, что его подлинное отношение к ней носило более глубокий характер, чем простая неприязнь. Порой, когда мы бывали в обществе Констанцы, я с удивлением ловила на его лице выражение неприкрытой враждебности. Несколько раз я замечала, что, когда заходит речь о Констанце, его лицо обретает замкнутое выражение, и не раз у меня возникало подозрение, что он знает о ней гораздо больше, чем говорит. Пару раз мне показалось, что этим источником информации служит сэр Монтегю Штерн, хотя, судя по тому, что Френк рассказывал о нем, это казалось сомнительным. Я также отметила, что пока мне так и не удалось встретиться со Штерном, который, по всей видимости, не выказывал такого желания; несколько встреч намечались, но потом откладывались.

В другой раз мне думалось, что его реакция на мою крестную мать объясняется до смешного примитивной причиной: он старался держаться подальше от Констанцы, словно в ней было нечто, к чему он не мог заставить себя прикоснуться.

Тем вечером мы ехали от Розы на прием, который устраивала по случаю Нового года Констанца. Френк не отрывал глаз от дороги: он вел машину быстро, но аккуратно, хотя и на грани опасности. Мы заметно, что было странно для него, превысили лимит скорости.

Было уже почти два часа. У меня слипались глаза. Я смотрела на струи дождя, заливавшие ветровое стекло; гудение двигателя и шуршание дворников укачивали меня. У меня не было никакого желания идти на этот прием, но Констанца ревновала меня к Розе: было важно отдать каждой из них свою долю внимания. За прошедшие несколько месяцев Констанца не раз сетовала на мои отлучки.

Френк не хотел давать Констанце повода для этих жалоб. Если бы я предложила ему удрать с вечеринки, он бы сказал: «Нет, ты обещала там быть».

– Получила ли объяснение история, – сказал он, нарушив уютное молчание, – почему твои родители поссорились с Констанцей, почему она больше никогда не бывала в Винтеркомбе? Помнишь, когда мы были детьми, ты любила говорить об этом?

– О, да. – Я зевнула и вытянулась на сиденье. – Извечная причина. Ничего особо драматического. Деньги. Мои родители заняли у Монтегю Штерна. Может, они не успели уложиться с выплатой в срок или был очень высок уровень процентных выплат, я точно не знаю. Но произошла ссора. Констанца говорила, что не стоило быть у него в долгу.

– Могу себе представить… Чертов дождь.

Френк сбросил скорость, но потом снова прибавил ее.

– Хотя не кажется ли тебе странным – порвать все связи по такому поводу? Ведь она знала твоего отца с детства. Она выросла там. Имеет смысл подумать…

– Ох, да не знаю. Люди, случается, ссорятся из-за денег. Любовь и деньги – это две решающие силы. Так говорит Констанца.

– Ты знаешь, что часто цитируешь ее? – бросил он на меня взгляд.

– Правда? Порой ее стоит цитировать… Но я не соглашаюсь с ней по тысяче поводов. Она делает то, чего бы мне не хотелось, то, что я ненавижу…

– Например?

– Ох, Господи, взять хотя бы… – Я помедлила. – Бобси и Бика, например. Они мне нравятся, и я хотела бы, чтобы она оставила их в покое. Она говорит, что так и сделает, а все остается по-старому. И тот и другой совершенно безнадежны. Они ссорятся с ней, но все равно возвращаются. Они как-то зависят от нее.

Наступило молчание. Френк явно медлил.

– Они больше чем на двадцать лет моложе ее, – сказал он наконец. – Кроме того, они близнецы. Кроме того, они ее любовники. Так что…

– Что ты сказал?

– Я думал, что ты слушаешь меня.

– Это неправда! Они влюблены в нее – я сразу это заметила, но они не ее любовники. Это смешно. Люди сплетничают, я знаю, о Констанце вечно плетут сплетни. Стоит ей пойти в театр с мужчиной, сразу же начинают шептаться. И большинство слухов – вранье. Я же живу рядом. И я знаю.

– Значит, они не любовники? – Френк нахмурился. – Тогда… что же? Платоническая дружба?

– Нет. Не совсем. Флирт. Я знаю, я не слепая. Констанца флиртует со всеми мужчинами. Но это ровно ничего не значит.

– Значит, у нее нет любовников? – тихим голосом спросил он.

Я отвела глаза.

– Есть. Я знаю, что есть. Время от времени. Но и близко нет к тому количеству, которое ей приписывают. Она любит одерживать победы, я думаю. Ей свойственно чрезмерное тщеславие – и в той же мере одиночество. Это никому не мешает…

– Да? И чужим женам тоже? А детям? Или она уделяет внимание только холостым мужчинам?

Я удивилась, что он говорит таким образом. Это обидело меня и от осознания его правоты разозлило.

– Почему ты так говоришь? Ты никогда не обсуждал Констанцу и вдруг выдаешь такое. Ты не должен так говорить: я ей всем обязана, и я люблю ее.

– Дорогая, мне это известно.

– Когда я впервые оказалась в Нью-Йорке, видел бы ты, как она тогда встретила меня, какой доброй была, как она смешила меня. О, да миллион других мелочей…

– Расскажи мне о них. – Он не смотрел на меня. – Я хочу понять. Расскажи.

– Ну, – начала я, – она может… потрясающе увлекаться, просто так. В ее присутствии способен засиять самый скучный день. Когда она тебе что-то рассказывает, она может все вывернуть шиворот-навыворот – она как жонглер, как фокусник. Она непредсказуема и… удивительна. Она не позволяет тебе почивать в покое. Она может перетряхнуть все, что угодно, рядом с ней нельзя быть скучным, или рассудительным, или жалким. Да, и она меняется – вот она счастливая, веселая, хохочущая, а потом внезапно печальная. Грусть поднимается у нее откуда-то изнутри – ты узнаешь это по ее глазам. Ты видишь и понимаешь… – Я запнулась. – Ты никогда не видел ее с Берти. Ты же не разбираешься в собаках.

– Расскажи мне о Берти.

И пока мы ехали, я рассказывала ему эту историю и еще другие. Я не так часто говорила с ним о моем детстве в Нью-Йорке, и, когда я заговорила, эпизод за эпизодом стали всплывать у меня в памяти. Его сосредоточенное молчаливое внимание, шипение шин, ощущение замкнутости и отъединенности от мира в коконе машины, летящей сквозь не пространство, а время, – все это влекло меня.

Поскольку я старалась убедить его, привлечь к Констанце, я в первый раз рассказала ему, как она принимала участие в моих поисках его, как она по моей просьбе звонила и писала.

– Она ждала твоих писем почти столь же страстно, как и я, Френк. Каждое утро, когда приходила почта, она клала мне письма на столик, где мы завтракали. Все были очень добры ко мне и много писали: Мод, Стини, Векстон, Фредди – все слали мне письма. Констанца, конечно же, знала их по почерку. Так что она знала, когда твои письма не приходили. Она была так мягка и добра ко мне. Она клала пачку их рядом с моей тарелкой. Порой она целовала меня или гладила по голове… Френк, что ты делаешь?