Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг

кого он готов был считать своими старыми друзьями — такие, скажем, как Али-Сатар и Юлия-ханум, — зазнались и стали в последнее время пренебрегать его дружбой; к счастью, находятся еще люди, которые ценят его талант и зовут к себе в дом.

Охотно приняли приглашение и Телли с Чингизом. Да и как отказать такому человеку, как Хабибулла-бек, хотя и не являющемуся их непосредственным начальством, но все же видным работником управления театрами, могущим, при желании, повлиять на судьбу актера? На радостях Телли захотелось удружить Баджи и она даже собралась намекнуть Хабибулле, что неплохо б прихватить с собой ее подругу, но Чингиз удержал ее от этого шага, говоря:

— Ты уже не раз приглашала Баджи на вечеринки и всегда нарывалась на отказ — хватит тебе унижаться перед этой недотрогой! Ко всему, поскольку я знаю, у нее с Хабибуллой-беком есть какие-то старые счеты, и вряд ли он нас поблагодарит за такую гостью…

Не впервые привелось Сейфулле бывать среди людей, подобных завсегдатаям салона Ляли-ханум.

Правда, в свое время он не был в этой среде на положении равного — его приглашали только как актера, которому надлежало развлекать и ублажать хозяев дома и гостей забавными сценками, рассказами, анекдотами. Он исполнял все это с искоркой таланта и неизменно пользовался снисходительной симпатией. И вот теперь, очутившись в знакомой, хотя и поблекшей обстановке, он вновь пустил в ход свой запыленный репертуар и вновь снискал у зрителей одобрение и успех.

Пришелся здесь ко двору и Чингиз — красивый, бойкий и, видимо, услужливый молодой человек. Побольше б таких в наш век своеволия и дерзости!

Но подлинное восхищение вызвала у всех Телли. Она забавляла гостей песенками и танцами из западных оперетт, мило кокетничала с мужчинами, не отказывалась от вина, несмотря на внешне строгие, но, в сущности, одобрительные взгляды Абульфаса; он давно смирился с тем, что его дочь — актриса, и теперь, в этой среде, ему даже льстил ее успех.

Понравилась Телли и хозяйке дома. Ляля-ханум оказала ей немало внимания, а когда возник у них женский разговор о платьях, она перелистала вместе с гостьей не одну страницу журнала дамских мод, недавно присланного ей из Парижа двоюродными сестрами.

На этом дело не остановилось. Хозяйка повела гостью в спальню и, раскрыв зеркальный шкаф, извлекла оттуда висящее на вешалке богатое вечернее платье василькового цвета с большим вырезом на груди и на спине, с богатой серебряной вышивкой, обвивавшей стан.

Глаза Телли загорелись:

— Какая красота!

— Это тоже прислали мне сестры из Парижа, — сказала Ляля-ханум, протягивая гостье платье.

Бережно взяв его за плечики и приложив к себе, Телли взглянула в зеркало.

— Словно на меня сшито! — воскликнула она восхищенно.

— Несколько лет назад это платье было «дернье кри», — сказала Ляля-ханум и, видя, что Телли ее не понимает, пояснила: — По-французски это означает «последний крик» — последний крик моды. Я решила его перешить, да все как-то не соберусь.

— Дернье кри… — медленно повторила Телли, не сводя глаз с платья и стараясь запомнить это выражение. — Дернье кри… Хотелось бы мне, Ляля-ханум, иметь в Париже таких замечательных сестер, как ваши! Можно себе представить, какой интересной жизнью они там живут!

Как и в тот вечер, когда Хабибулла впервые привел сюда инженера Кулля, гости засиделись допоздна.

На прощанье хозяйка сунула Телли два толстых журнала дамских мод, покровительственно любезно шепнув:

— Это вам в подарок, Телли-джан, надеюсь, мы будем друзьями, — и дружески ее обняла.

Телли была растрогана. Конечно, два журнала мод, которые она прижимала к груди, не сравнить с платьями, какие некоторые счастливицы получают в подарок из Парижа. Но для первого знакомства с такой милой женщиной, как Ляля-ханум, все вместе взятое представлялось достаточно приятным.

Хабибулла, стоя неподалеку, прислушивался к их оживленному щебету и с умильной улыбкой взирал то на одну, то на другую, словно не в силах понять, кто ему больше нравится — старый и верный его друг Ляля-ханум с ее умом и светским тактом или эта актриска Телли с ее кокетливой челкой и игривым, так много обещающим взглядом.

Деревянный меч

Разговоры на политические темы, французский коньяк, песенки и танцы Телли — все это, конечно, развлекало завсегдатаев салона Ляли-ханум.

Но иногда хотелось чего-то более острого — такого, от чего быстрее бежит кровь по жилам, сильней бьется сердце. Для осуществления этих желаний здесь имелось испытанное средство — ломберный столик, покрытый зеленым, слегка тронутым молью сукном.

Играли здесь в «девятку», в «макао» и притом только на золото — советские бумажные деньги в ход не шли. Играли азартно — слишком много было потеряно, чтобы цепляться за жалкие остатки.

Случалось, правда, что наряду с золотом шли в качестве ставок нефтепромыслы, дома, пароходы. Давно не принадлежали они их бывшим владельцам, и все же никто из игроков не протестовал. Казалось, для этого есть достаточно оснований: на международном рынке нефтяные короли и спекулянты по сей день скупали у российских эмигрантов старые акции нефтепромышленных предприятий, национализированных советской властью. Котировались эти акции, разумеется, чрезвычайно низко, подобно тому, как и здесь, за столиком, с зеленым сукном, богатый нефтепромысел, большой доходный дом, пароход, ценимые прежде в десятки тысяч рублей, нередко шли теперь в качестве ставки против небольшой, но реальной стопки в два-три десятка золотых монет.

Помня печальный пример картежника-дяди, пустившего на ветер наследство Бахрам-бека, и оставившего племянника нищим, Хабибулла с давних пор избегал играть в карты. Но здесь, в салоне Ляли-ханум, стремясь идти в ногу со всеми, он время от времени подсаживался к карточному столику с тем, чтобы выиграть или позволить себе проиграть одну-две золотые монеты.

В один из вечеров Хабибулле сильно повезло в игре — он несколько раз сорвал банк и положил в карман солидную горсть золотых. Особенно много проиграл ему Мухтар-ага. Стремясь отыграться, тот в пылу азарта предложил в качестве ставки некогда принадлежавший ему промысел «Апшерон». Хабибулла отказался, не желая рисковать выигрышем и, в случае новой своей удачи, нажить в Мухтар-аге врага. Мухтар-ага же, подзадориваемый остальными игроками, упорно настаивал, и Хабибулле, чтоб сохранить свой престиж, пришлось согласиться. Юрист Юсуф Агаевич наспех набросал купчую — так в подобных случаях практиковалось в салоне, — и она тут же легла в качестве ставки против горсти золотых монет, неохотно выложенных Хабибуллой.

Хабибулла не верил в удачу — все в жизни давалось ему с трудом. Но карта и в этот раз ему улыбнулась, и не прошло минуты, как он оказался обладателем купчей