Время жить. Пенталогия (СИ) - Виктор Тарнавский

— Второй? — переспросил Собеско. — А какой тогда первый?

— Картайский. И чуть-чуть гранидский. Но я его почти забыл.

— Вспомнишь, — заявил Собеско по-гранидски. — Слушай, да ты просто бесценный человек. Я сам картайского не знаю, а местные не понимают баргандского. А с пришельцами только баргандский проходит. Понял?

— Понял, — покорно кивнул Арнинг, хотя на самом деле он не понял ничего.

— Вот и отлично. Ты кем был до войны?

— Бизнесменом, — нехотя признался Гредер Арнинг, отчаянно чувствуя свою ненужность.

— Здорово! — восхитился Собеско. — Вот это мне и нужно! Будешь моим заместителем. Правда, меня самого только вчера бригадиром назначили, но ничего. Будем учиться вместе. Идет?

Идет! — Гредер Арнинг с удовольствием пожал крепкую ладонь Собеско.

Нежданно-негаданно он выбился в начальство, а его знания вдруг оказались востребованными. И где?! Гредер Арнинг рассмеялся, а потом и вовсе захохотал во весь голос, размазывая слезы по щекам. Кен Собеско сначала удивленно смотрел на него, а затем засмеялся и сам.

Гредеру Арнингу было немного неудобно перед своим новым знакомым. Но он опасался, что его знаний баргандского не хватит, чтобы объяснить Собеско весь юмор ситуации.

Когда спустя полчаса после утренней поверки дверь снова отворилась, почти никто даже не повернул головы. Ну и что? Всего лишь еще один новичок. Сколько их здесь было и сколько еще будет, и какое это имеет значение, когда впереди еще целый день жизни и, что, может быть, еще важнее, покоя?

Драйден Эргемар вполголоса следил за новеньким. После того как вчера вечером на пороге вот так же появился Дилер Даксель, он постоянно ждал от каждого новоприбывшего чего-то необычного.

Этот человек подходил под понятие необычного. Он был одет в полушубок на меху, толстые штаны и меховые сапоги, которые, как вспомнил Эргемар, называются унтами. На голове его криво торчала самая настоящая меховая шапка с полуопущенными ушами. В руках он держал за лямки набитый чем-то рюкзак. Такое Эргемару приходилось видеть только в кино и на картинках, и мысленно он назвал новичка «полярником».

«Полярник» неподвижно стоял у двери. Что он видит? — подумалось Эргемару. Большая комната, почти зал, несколько рядов разобранных и застланных коек, три десятка человек — мужчин и женщин, пожилых и почти подростков. Два широких окна, забранных мелкой сеткой, грязно-белые стены с нацарапанными черенками ложек надписями на нескольких языках и непристойной картинкой, в фигурантах которой при желании можно угадать пришельцев. Две кабинки — туалет и душевая — в углу. И, если он задерет голову вверх, крошечный глазок следящей камеры.

Потоптавшись с минуту у порога, «полярник» неуверенно пошел по направлению к одному из окон. Там, рядом с уголком, который занимали Эргемар, Даксель и Эстин Млиско, стояла аккуратно застеленная пустая койка. Таких коек было несколько, но новенький почему-то выбрал именно эту.

Эргемар продолжал следить за тем, как «полярник», встав у свободной койки, неуверенно окинул взглядом комнату и наконец положил на кровать свой рюкзак. Подождал еще немного и начал, не спеша, раздеваться. Снял шапку, полушубок, стянул через голову один за другим два свитера, начал было расстегивать рубашку, но остановился — и правильно: комната не отапливалась, и в ней было довольно прохладно. Покончив с верхней одеждой, стянул с себя унты и штаны, оставшись в темно-серых спортивных брюках.

После этого «полярник» перестал быть полярником и превратился в невысокого немолодого человека непримечательной наружности. На вид ему можно было дать лет пятьдесят, но Эргемар знал, что новенькие, доставленные прямо с воли, часто выглядят старше, чем на самом деле. Ему было интересно, откуда прибыл этот новичок, но он пока воздерживался от вопросов. Кроме родного горданского и нескольких слов по-зермандски, он не знал ни одного иностранного языка и поэтому не торопился начинать разговор.

Молчал и новенький. Он забрался с ногами на койку и следил, как Эстин Млиско пытается перетасовать самодельные карты, сделанные из листков блокнота. Затем он молча покопался в своем рюкзаке… и протянул Млиско почти новенькую колоду карт в прозрачном плексигласовом футляре.

— Это серьезная заявка, — сказал по-баргандски Млиско, принимая дар. — Я так понимаю, вы хотите присоединиться к нашей компании?

— Не так быстро, — попросил новенький. — Я плохо знаю баргандский. Только школа, да. Я — Чинерта, Диль Адарис. Кто-то говорит по-чинетски?

Признанные полиглоты Даксель и Млиско развели руками.

— Увы, — сказал Млиско. — Здесь нет твоих. Но ничего, посидишь с нами — выучишь баргандский. Если, конечно, не заберут вниз.

— Вниз? — переспросил Адарис. — Это что — вниз?

Млиско замялся, и Эргемар его понимал. Рассказать это нельзя. Надо самому пройти через утреннюю поверку, когда пришельцы выдергивают из комнаты людей и отправляют их на первый этаж, в залитые ярким фиолетовым светом боксы, полные странной аппаратуры. Одни потом возвращаются наверх — кто через несколько часов, кто через несколько дней, другие не возвращаются никогда, покидая это здание в виде трупов, упакованных в прозрачные пластиковые коконы. Эргемар несколько раз видел, как их ночью грузят в огромный трейлер на шести парах толстых колес. И как объяснить новичку, что ты чувствуешь, когда идешь в группе таких же бедолаг по коридору к лифтам, гадая, суждено ли ему пройти по этому коридору еще раз или нет?…

Млиско попытался.

— Вниз — это когда пришельцы утром забирают кого-то для опытов, — он старался говорить медленно и подбирать простые слова. — Внизу (он показал жестом) есть всякие… э-э-э… кабинеты, там делают с нами разное. Иногда просто берут кровь на анализ, кровь, вот так — изучать. Иногда — всякие тесты, ну… бегать или ездить на велосипеде. Вот ему (он показал на Эргемара) ногу вылечили…

Драйден Эргемар хмыкнул. Он действительно несколько суток подряд по полдня лежал в каком-то странном аппарате, гудящем и колющем его сломанную ногу какими-то иглами, к которым тянулись длинные тонкие шланги. Нога зажила за неделю, и теперь его каждые три дня уводили вниз — изучали, облепляли датчиками, брали кровь, просвечивали ногу какими-то приборами, заставляли бежать по движущейся ленте или крутить педали велостанка. Эргемар уже привык к этому, но каждое утро его не оставлял страх, что пришельцы уже изучили его до конца, и следующий спуск вниз окажется последним.

— …А бывает, снизу не возвращаются. Не знаю, что происходит там, но некоторые не приходят обратно, — хмуро закончил рассказ Млиско. Помолчал и добавил: — Они умирают.

Диль Адарис не стал переспрашивать. Около минуты он сидел неподвижно и вдруг сказал на неожиданно хорошем баргандском.

— Пришельцы делают добро, пришельцы делают зло. Им все равно. И сказано в Откровениях: «Люби друзей своих, уважай врагов своих, бойся же равнодушных».

Глава 50. Гостеприимный остров Валез

Кисо Неллью поверил, что они дошли, только когда увидел море. Оно вдруг появилось в конце неглубокого, но расширяющегося подобно воронке овражка — серое, угрюмое и холодное на вид, но все равно волшебное и желанное. Неллью даже остановился.

— Ты чего? — удивленно обернулся Кисо Неллью.

— Море… вон…

— Чудак человек! — засмеялся Ворро. — Ты же сам час назад сказал, что мы свернули на Приморское шоссе, а теперь удивляешься.

— Одно дело знать, а другое — увидеть самому, — Неллью все еще стоял, не в силах оторвать взгляд от покрытой рябью морской глади. — Мы уже столько дней идем и вот наконец дошли. Даже как-то не верится.

— Почему не верится? Чтобы такие опытные путешественники как мы, да не дошли? Кстати, нам еще до города добраться нужно. Так что не стой, пойдем.

Неллью молча признал справедливость слов друга. Три недели, проведенные в дороге, и в самом деле превратили их в опытных путешественников. Они научились ночевать под открытым небом, без всяких будильников подниматься до рассвета, чтобы с восходом солнца выйти в дорогу, и преодолевать за короткий осенний день по тридцать — тридцать пять километров. Научились обходиться без горячей воды, туалетной бумаги и чистого белья, научились разбираться в людях, добывать еду и находить ночлег, не бояться живых и мертвых и, наконец, самое главное, научились осторожности и осмотрительности.

Они понимали, что не имеют права на ошибку. Ранение, болезнь или даже мозоль на пальце — и герой-первопроходец тут же превращался в неудачника, одного из тысячи тех несчастных, что заполняли все города и деревни в безопасных коридорах. Этим людям было не под силу идти вперед и некуда было возвращаться. Они или медленно умирали от голода, холода и безысходности, ютясь под самодельными навесами, или бессмысленно слонялись, выпрашивая милостыню у проходящих мимо, или сбивались в злобно-агрессивные толпы, крушащие все на своем пути и ведомые только одним стремлением — сдохнуть не сегодня, а завтра. Военные, сохраняющие в коридорах некое подобие порядка, расстреливали такие толпы без жалости и колебаний.