Жизнь волшебника - Александр Гордеев

света в квартире уже не хватает. Что ж, айда на улицу!

Голубика в ответ на приглашение присоединиться к ним лишь яростней звенит посудой,

отвернувшись к раковине, чтобы скрыть лицо. Кажется, она плачет. Романа её отказ не огорчает:

пусть лучше фотографии, которые увидит потом и Смугляна, будут без бывшей жены.

Во дворе много соседских ребятишек, скамейки заняты бабками и мамками. Серёжка тут же

собирает своих приятелей, и с гордостью, по-хозяйски расставляет перед отцом, объявив, что к

ним приехал их папка, который сейчас всех легко перефотает.

Роман помогает организовать сыну его вертлявую команду, наводит резкость по своим двоим,

самодовольно устроившимся в центре, щёлкает раз и, перематывая плёнку, слышит, как она

внутри соскакивает с валика. В фотоаппарате, прихваченном в последний момент перед отъездом,

оказывается, оставался лишь один кадр. Вот так влип! На мгновение Роман и сам застывает, как

сфотографированный. Но дети про плёнку не знают. Их легко обмануть. Их всегда можно запросто

обмануть. Нет, не хорошо это. А приходится. Только вот уши, как у какого-то ребёнка, становятся

всё краснее с каждым сухим холостым щелчком затвора. Эх, фотоаппарат, фотоаппарат, многое

уже ты прошёл со мной. Многое видел и красивого, и стыдного. Но работать, как слепому, впустую,

тебе ещё не приходилось. А ведь именно эта память необходима, как никакая другая. Ты у меня

вроде талисмана, ты подарен отцом, но сейчас ты будто издеваешься надо мной.

Входя со своими ребятишками в подъезд, Роман встречает знакомую старушку-соседку, которая

раньше всегда доброжелательно и ласково здоровалась с ним.

– За карточками приехали? – ехидно спрашивает она теперь. – А нам-то карточки будут?

И снова Роман замирает, как на очередном снимке. Откуда она знает, что фотографий не будет?

Кому это им нужны фотокарточки? И вообще что это его сегодня фотографирует самого? Сама

всевидящая совесть что ли?

– Будут, будут, – не останавливаясь, отвечает он, сгорая от стыда.

– Ай-я-я-я-яй, – глядя вслед, осуждающе качает головой бывшая соседка.

Ну и старуха – просто ведьма какая-то!

Ужин у Голубики, как и прежде, таков, что пальчики оближешь. Но за столом Роману уже не

сидится – Нина, знающая о его визите, уже, конечно, не находит себе места в гостинице. И

наверняка у неё уже тысяча разных нелепых предположений.

Наконец дети выходят из-за стола. Голубика ловит взгляд Романа на часы.

– Спешишь? – спрашивает она, склонившись над самым его ухом и качнув волну знакомого

родного запаха.

И в этом вопросе Роману слышится вдруг столько робкой надежды и ожидания, что вздрагивает

сердце.

– Да, мне нужно уйти, – так же шёпотом отвечает он. – Остаться, к сожалению, не могу.

– О-о! – говорит Ирэн, мгновенно изменившимся тоном. – Так ты ещё и остаться предполагал!

Нет, нет, Роман Михайлович, конечно же, вы удалитесь. Но только, пожалуйста, когда дети заснут.

А утром я им скажу, что вы просто приснились… Ничего, ничего, посидите немного. Подождёт ваша

любимая смугляночка…

Роман молчаливо сносит её грубоватую шпильку. Объяснить бы ей, что на самом-то деле эта

«смугляночка» перенесла в жизни куда больше, чем сама Ирэн. Да только вот вряд ли Голубика

посочувствует ей. Что она сделает, скорее всего, так это напомнит о своём проклятии, наложенном

на них, подведёт к тому, что напасти потому и преследуют их, что они ещё не прощены.

Своё пальто Роман надевает уже около одиннадцати часов, когда дети, наконец-то, уложены.

Ирэн, открыв дверь, пропускает его на лестничную площадку и печально застывает, приникнув

к колоде. Роман топчется с ноги на ногу, виновато улыбается, хочет бодренько помахать ей

ладонью, но выходит как-то жалко – не более чем сгибание и разгибание пальцев. Он смотрит

вниз, чтобы шагнуть и не оступиться.

244

– Роман, – окликает Голубика.

Он замирает на полушаге и, оглянувшись, вдруг понимает самое главное: бывшая жена весь

вечер находится в состоянии порыва к нему. И это состояние ни в одном моменте не зависело от

того, что она говорила. Видимо, чего-то похожего она до сих пор ждёт и от него.

– Возвращайся к нам, – просит она сухо, словно уже без чувств, словно чувства давно

испарились, оставив лишь один каркас этого желания, – мы тебя ждём.

И, не дождавшись какой-либо его реакции, мягко затворяет дверь. Она даёт ему подумать.

Теперь уже без всяких розыгрышей и насмешек. Несколько минут Роман стоит неподвижно,

держась обеими руками за перила, как на мостике качающегося корабля. Слышно, что Голубика

тоже не отходит от двери. Пауза затягивается, становится нелепой. Ирэн словно предлагает

подумать ему прямо тут, прямо сейчас же ожидая ответа. И не выдерживает первой. Роман

слышит, как его красивая, мягкая, женственная бывшая жена в домашнем облегающем халате

входит в ванную и открывает кран. Наверное, она снова плачет. Был ли у неё мужчина с его

рубашками или Серёжка говорил о рубашках Романа – это уже не важно. И разбираться в этом не

стоит. Ни к чему. Никакого выбора между женщинами тут нет, потому что Нина несчастна, и потому

уже вне выбора. Вот если бы она тоже могла иметь ребенка… «И что тогда? – желчно спрашивает

себя Роман. – И тогда я имел бы больше права бросить её?» Но это же полный абсурд! Из этой

запутанной ситуации лишь один правильный выход: он должен построить, наконец, крепкую новую

семью. Только это его и оправдает…

Смугляна и впрямь уже мечется по номеру из угла в угол. В гостинице прохладно, и она ходит,

обхватив себя руками. От её превосходного настроения, принесённого из института, не остаётся и

следа. Старые подруги и сокурсники восприняли её повествование о житье на Байкале с таким

восхищением, что Нина и сама вдруг обнаружила в себе некую романтическую незаурядность.

Впервые за долгое время она видит свою жизнь хоть и не совсем удачной, зато до конца

определённой. Но сейчас-то эта определённость и рассыпается. С чем придёт муж? Почему его

так долго нет? Да и придёт ли он вообще?! Надо ж было так сглупить – взять и самой отправить его

туда! Был же уже один нелепый опыт, был! Смугляна даёт себе слово: когда он вернётся, ни о чём

его не пытать – пусть сам решит, о чём рассказать.

Роман входит поникшим и подавленным. С окаменевшей душой рассказывает ей только о

садике, о злополучных рубашках, о возне с ребятишками. Нина смущена. Она привыкла считать

его детей совсем маленькими, а они уже вон как дерзко себя ведут. У её мужа уже такие большие

дети… Этот факт ещё больше уменьшает её, делая совсем ничтожней.

Утром она