Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

Морзе, как и другие американские художники, стремился к «интеллектуальной ветви искусства», под которой он подразумевал историческую живопись, и в 1811 году он отправился в Европу, чтобы научиться этому искусству. Хотя мать пыталась его вразумить: «Ты не должен ожидать, что в этой стране ты будешь писать что-то, за что ты получишь хоть какие-то деньги, кроме портретов», — он вернулся из Европы с «амбициями быть среди тех, кто возродит великолепие пятнадцатого века; соперничать с гением Рафаэля, Микель-Анджело или Тициана». Прежде всего, по его словам, он не хотел «низводить своё благородное искусство до ремесла… унижать себя и расширяющее душу искусство, которым я владею, до узкой идеи простого зарабатывания денег». Искушение было, но он его отверг. «Нет, я никогда не унижу себя, сделав из профессии ремесло. Если я не могу жить как джентльмен, я буду голодать как джентльмен».

Но никто не хотел давать заказ на историческую картину, и Морзе в конце концов вынужден был отправиться в путешествие по Новой Англии, рисуя головы по пятнадцать долларов за штуку. Его идеализированная картина «Старая палата представителей», на которой он надеялся заработать состояние на гастролях, оказалась недостаточно моралистически-театральной для зрителей, и гастроли провалились; Конгресс отказался покупать картину, и она оказалась потрескавшейся и пыльной на нью-йоркском складе. В конечном итоге Морзе смог найти денежное вознаграждение только благодаря изобретению телеграфа и кода, которому он дал своё имя.

Неоклассическое и республиканское стремление донести искусство до широкой публики, вовлечь всех граждан в просвещение и культивирование, породило популярного культурного монстра, которого невозможно было контролировать. Вместо того чтобы облагораживать вкус народа, сами искусства, пытаясь постичь все более широкую публику, стали вульгаризироваться. Художник-самоучка Джон Дюран мог заявлять, что его картины соответствуют «лучшему вкусу и суждению всех вежливых наций во все века». Но он знал, что если он хочет выжить, то должен быть готов «либо за наличные, либо за короткий кредит, либо за деревенские продукты» «красить, золотить и лакировать колёсные повозки, наносить на них гербы или шифры более аккуратным и долговечным способом, чем это когда-либо делалось в этой стране». Никто не хотел писать ничего, кроме портретов и пейзажей, а те художники, которые стремились запечатлеть на холсте великие исторические события, вынуждены были превращать свои картины в панорамы, огромные зрелища, предназначенные для выставок карнавального типа. Попытка Джона Вандерлина написать классическую историю, его «Мариус, размышляющий среди развалин Карфагена», осталась непроданной, а поскольку обеспеченные зрители, в основном федералисты, не очень-то стремились смотреть на что-то французское, даже его огромная панорама Версаля потеряла деньги.

Скупые морализаторские попытки Парсона Мейсона Уимса очеловечить Джорджа Вашингтона для простых людей были вульгарным извращением благородного искусства написания истории. Однако его краткое популяризированное жизнеописание Вашингтона, включавшее мифические истории, например, о том, как молодой Вашингтон срубил вишнёвое дерево, повлияло на отношение американцев так, как не смогла повлиять пятитомная биография Джона Маршалла.

Маршалла, опубликовавшего «Жизнь и времена Вашингтона» в 1804–1807 годах, интересовала только общественная жизнь великого человека, а в первом томе даже не это: он охватывал весь колониальный период и почти не упоминал предмет биографии. В отличие от биографии Уимса, в которой основное внимание уделялось детству и ранней юности Вашингтона, во втором томе Маршалла юность Вашингтона обойдена всего одной страницей.

Хотя в 1806 году Джон Адамс заверил Маршалла, что его биография Вашингтона создаст «более славный и долговечный мемориал вашему герою, чем мавзолей, размерами превосходящий самую гордую пирамиду Египта», семь лет спустя Адамс сообщил Джефферсону, что работа Маршалла действительно стала «мавзолеем», напоминающим пирамиду «100 футов квадратных в основании и 200 футов высотой», и всё это часть того, что он назвал «нечестивым идолопоклонством перед Вашингтоном». Хотя Бушрод Вашингтон, соратник Маршалла, обвинил в плохих продажах по подписке «Жизни Джорджа Вашингтона» Маршалла почтовых агентов, которые, по его словам, были в основном «демократами», не «чувствовавшими склонности к продвижению работы», на самом деле тома были слишком длинными, слишком формальными и слишком медленно издавались, чтобы привлечь много покупателей.

Напротив, стремительная и причудливая биография Уимса продавалась тысячами экземпляров и выдержала двадцать девять изданий за два с половиной десятилетия после публикации в 1800 году. Публике нужны были истории Уимса о человеческих интересах, даже если они были сфабрикованы. Новая разновидность популярной биографии Уимса, естественно, вызвала отвращение у некоторых традиционных рецензентов, которые говорили, что автор «часто переносит нас от религиозного морализаторства… к низкому трёпу и болтовне в обществе и за питейным столом». Но он привёл в ужас других, которые опасались, что этот возмутительный торгаш-проповедник и его популярные биографии наделены «способностью приносить немалую пользу и немалые беды среди низших слоёв читателей в этой стране».

Литература должна была быть нравственно поучительной, и большинство американских романов, опубликованных в начале Республики, были призваны контролировать сексуальную свободу и учить самодисциплине, особенно молодых женщин. На самом деле, многие романы, такие как «Сила симпатии» Уильяма Хилла Брауна (1789) и «Кокетка» Ханны Фостер (1797), были призваны заменить собой пособия с советами, которые, по словам одного писателя, все чаще считались «слишком утомительными и зачастую неинтересными для живой молодёжи». Лучше вводить мораль «через историю или даже через вымысел», которые могли бы «достичь той же цели, несомненно, более приятным способом».

Поскольку эти романы о соблазнении должны были быть правдивыми, описания незаконных любовных связей становились все более и более навязчиво захватывающими, а наложенные на них моральные уроки — все более прозрачными и беспричинными. Хотя темы соблазнения, как правило, доминировали в историях, опубликованных в периодических изданиях того периода, большинство людей в итоге читали эти чувственные истории не для того, чтобы исправиться, а для того, чтобы поразвлечься. Многие романы о соблазнении, казалось, делали социально неприемлемого, но страстного поклонника более привлекательным, чем мужчина, которого общество и родители молодой женщины считали подходящей парой. Писатели выступали против соблазнения, но в то же время возбуждали сексуальное желание эротическими описаниями соблазнения. Например, в романе Фостера «Кокетка» распутный мужчина проводит ночь в комнате героини Элизы Уортон, а ранним утром его видит ускользающим одна из подруг Элизы, которая, несомненно, выразила чувства многих читателей, заметив: «У меня кровь застыла от ужаса при виде этого жертвоприношения добродетели».

Учреждения, которые в первую очередь были призваны приносить пользу художникам, создавались с большим трудом. Художники в Америке сначала пытались организоваться, как это делали художники в Англии, чтобы создать школу изящных искусств, которая, как обещала реклама, «заменила бы необходимость и избавила от расходов на иностранное образование». В 1794 году Чарльз Уилсон Пил собрал тридцать художников, чтобы создать общество